Возможно, продлись балет еще с полчаса, Люда и Александр, мысленно покружив порознь по городу, встретились бы, наконец, на Дворцовой площади. И тогда в антракте они узнали бы друг друга.

Но этого не произошло.

Александр проявил учтивость до конца. Когда спектакль кончился, он предложил взять такси, чтобы доставить Люду домой. Но что-то в его голосе заставило девушку отказаться. Показалось, что ему не очень хочется провожать ее.

— Я живу недалеко, — сказала она, чтобы вежливо объяснить отказ. И все же словно бы ждала чего-то — быть может, деликатно высказанной просьбы о новой встрече.

— Тогда пожелаю всего хорошего, — чопорно сказал Александр. — Было очень интересно. Спасибо, что рассказали о теме великого города.

Кончиками пальцев он коснулся козырька фуражки, повернулся и ушел.

А Люда, перебегая Поцелуев мост — о нем шутят, что это единственный мост в Ленинграде, который не разводится, — ругала себя без устали, со всей страстью к преувеличениям, свойственной юности. Бесстыдная! Мерзкая! Каким было ее поведение в театре? Ведь она просто вешалась на шею этому моряку! Чуть ли не упрашивала его проводить ее, умоляла, если не словами, то взглядом!

Что он мог о ней подумать?..

А он ничего о ней не думал.

Ей стало бы еще обиднее, если бы она узнала, что моряк сразу забыл о случайной соседке, едва лишь расстался с нею.

Выйдя на Сенную площадь[44], он увидел, как желтоватое облако поднимается над крышами домов. На фоне его резко выделялись антенны радиоприемников. Они представились Александру зенитными пушками и пулеметами, устремленными в небо в ожидании вражеского налета.

Как бы продолжалось его мысленное путешествие, начатое в театре.

Но вот облако распалось на облачка, из-за них проглянула луна, и перед Александром возник прекрасный мирный город, который отдыхал от дневных забот и трудов.

С завтрашнего дня покой его будет охранять он, лейтенант Ластиков!

Он повернул назад, очутился на канале Грибоедова и пошел вдоль него.

Небо очистилось от кучевых облаков. По нему бежала легкая рябь перистых.

Так и милый сердцу Ленинград, подобно высоким перистым облакам, проносился в ту ночь мимо юноши — высветленный, выбеленный луной, со всеми своими дворцами, арками и почти невесомыми, быстро летящими над темной водой мостами…

То лето на границе было напряженным, и как раз на участке, который непосредственно прикрывает Ленинград.

Впечатление такое, словно бы кто-то длиннорукий шарит, нервно перебирает пальцами вдоль линии нашей государственной границы, нащупывая слабину, место возможного прорыва.

Сначала гибкая рука эта протянулась со стороны моря…

Наша авиаразведка обнаружила яхту неизвестной национальности на подходе к советским территориальным водам. Летчик радировал об этом в дивизион морской погранохраны. Тотчас же пограничный корабль получил приказ, двинулся навстречу яхте и задержал ее уже в наших водах.

Шла она из Стокгольма в Котку. Почему же вдруг очутилась так далеко от курса? Владелец яхты прикинулся заблудившимся. Он охал, стонал и с сокрушенным видом разводил руками: «Проклятый вест снес».[45]

Командир пограничного корабля сочувственно вздохнул, пряча улыбку.

Досмотровая группа, выраженная на яхту, не обнаружила в кубриках и в трюме ничего подозрительного. Однако яхта, как полагается, была препровождена на базу.

Там владельца ее подвергли еще более обстоятельному допросу. Он, кажется, ссылался на «проклятый вест»? Но это, к обоюдному удовольствию, поддается проверке.

Через каждые четыре часа в дивизионе получают так называемые кольцовки, то есть карты синоптической обстановки на море. Выяснилось, что владелец яхты возвел на погоду напраслину, — в тот день ветры вестовых румбов и не собирались дуть в этой части Балтики…

Прошло недели полторы. Ночью в наших водах было задержано второе иностранное судно, на этот раз сейнер.

Командиру досмотровой группы не понравилась палуба, точнее, небольшой участок ее. Недавно прошел дождь, все было мокро вокруг, а этот участок почему-то остался сухим.

— Тут у них шлюпка стояла, — доложил командир досмотровой группы. — Я считаю: увидели нас и спустили за борт. Надо догадываться, с гребцом.

Через четверть часа с помощью радиолокатора шлюпку обнаружили.

На ней угрюмо сутулился человек в плаще, бросив весла и нахлобучив капюшон на голову. А когда пограничники завели трос, как скакалку, и протащили под килем шлюпки, оказалось, что там два крюка. Но на них не было ничего.

— Успел отвязать в последний момент, — сказал боцман-пограничник, косясь на гребца. — Видать, дошлый, продувной, пробу негде ставить.

Что же висело на этих крюках? По-видимому, что-то тяжелое. Оно камнем ушло под воду. Мина?

— Пирсы, что ли, собрались взрывать? — спросил один из офицеров, сидя за столом в кают-компании. Корабль шел на базу, конвоируя задержанный сейнер. — Если мина, значит, что-то взрывать?

— Может, мина, а может, и не мина, — рассудительно сказал другой офицер. — Подвесили на крюках какой-нибудь чемоданчик. А в нем, представьте, контрабанда, или рация, или одежда для переодевания.

— Ищи теперь эту одежду на дне морском! — Командир корабля задумчиво повертел подстаканник. — Два нарушения подряд, и на одном участке… Похоже, нашаривают лазейку в каком-то определенном месте. А может, я ошибаюсь. Просто совпадение. Бывает и так.

Но вряд ли это было совпадением. В конце лета гибкая рука, протянувшаяся издалека к нашей границе, попыталась проникнуть в район шхер со стороны суши…

Сухопутную границу многие представляют себе по плакатам: бравый малый, выпрямившись, с винтовкой в руке стоит у полосатого столба. Но это часовой, не пограничник. Плох тот пограничник, который красовался бы в такой позе. Граница — это край невидимок. Столбы, правда, есть, но не в столбах дело.

Ночь. Птицы спят. Пахнет папоротником, грибной сыростью, хвоей, разогревшейся за день. Прошуршала в можжевельнике мышь.

Лосиха с лосенком вышла из лесу, посмотрела на распластавшегося в траве человека. Лосенок, чуть выдвинувшись из-за туловища матери, тоже посмотрел, удивленно и неодобрительно. Постояли, не спеша затрусили дальше.

Медленно светлеет. Тени резче. Стволы сосен стали выше, стройнее. По ним как бы стекают белые подтеки. Это за лесом восходит луна.

Два зайчонка, игравших на поляне, остановились. Ушки торчком! Поднялись на задние лапки, прислушались. Да, треск или шорох, настолько тихий, что даже уху пограничника не уловить его. И два пушистых комочка покатились в разные стороны.

Обитатели приграничных зарослей охвачены беспокойством.

Изумленно свистнула птица, взметнувшись из куста. Зацокала пугливая белка в ветвях и смолкла.

Луна поднимается все выше. Сейчас это уже не тот огромный красный диск, который таинственно выглядывал из-за сосен. Чем выше поднимается, тем делается меньше, бледнее.

Что это? Двоится в глазах? По темно-синему небу плывут рядышком две луны. Вторая плывет быстрее первой. Описала дугу, нырнула в чащу. И одновременно что-то пронеслось между деревьями, как громадный нетопырь.

Проходят томительные минуты. Над зазубринами леса опять всплывает двойник луны.

Это надувной шар, достаточно большой для того, чтобы поднять человека, правда, не очень высоко, метра на три над землей. Важно лишь преодолеть заграждение.

Держась за лямки, зловещий прыгун проносится над оградой, над опасной контрольно-следовой полосой, над просекой. Он скорчился, ноги его поджаты к груди. Такой рисуют бабу-ягу, летящую над лесом на помеле.

Мягкое приземление в зарослях папоротника. Облегченный вздох. Сошло! А ведь мог зацепиться за ограду или наткнуться на дерево. След сбит.