Общество, показанное в фильме, отличается от нашего лишь тем фактом, что любому младенцу за приличные деньги могут при рождении вживить чип, который в течение всей последующей жизни фиксирует все, что видит и слышит «носитель». Информация с чипа может быть снята только после смерти человека: об усопшем показывается фильм, составленный из нарезки его лучших воспоминаний. Такие фильмы создают монтажеры, одна из самых уважаемых и проклятых профессий. Нельзя сказать, что монтажеру Алану Хэкмену (Уильяме) нравится его занятие: просматривая воспоминания, он узнает о человеке массу неприглядных вещей. Но вынужден вырезать все плохое и предъявлять родным и близким усопшего его биографию в самом лучшем свете. Кроме того, Алана постоянно посещает страшное детское воспоминание о гибели приятеля, и он мечтает выяснить, так ли все было, как он помнит. Но монтажерам чип не положен — слишком много конфиденциальной информации они узнают в процессе работы…

Нужно ли человеку, чтобы он всю жизнь знал, что даже самые скверные его поступки потом кто-то сможет просмотреть? Нужна ли обществу подобная «элита»? Имеет ли право, пусть и с благой целью, один человек узнавать все о жизни другого? Фильм ставит больше вопросов, чем находит ответов. Что и заставляет зрителя думать, а не просто следить за неторопливым, но полным неожиданных поворотов развитием сюжета.

Тимофей ОЗЕРОВ

В истории польского кино есть только два жанра, которые так и не смогли прижиться. Отсутствие вестерна не удивительно — не та страна, не та культура, Но почему столь беден научно-фантастический кинематограф в стране Ежи Жулавского, Станислава Лема, Януша А.Зайделя и других нерядовых творцов НФ-литературы — вопрос гораздо более сложный. На него специально для «Если» попытался ответить известный польский журналист.

О польском научно-фантастическом кино невозможно писать обзорно. В жанре попросту не было периодов расцвета и упадка, не удастся даже выделить фазы его развития и определить характерные черты. Просто время от времени без какой-либо видимой причины появлялись фантастические фильмы. Иногда они имели умеренный коммерческий или художественный успех, но чаще терялись среди других, более серьезных и амбициозных проектов. Тем не менее за восемьдесят лет все-таки появилось не менее десятка значимых картин.

Польское кино двадцатых-тридцатых годов прошлого века было на редкость простым: драмы, чаще всего любовные — как правило, экранизации популярных дамских романов с непременным слезливым хэппи-эндом. Иногда случались комедии на те же самые темы. Места для НФ попросту не было. Но все же предтечей польской кинофантастики можно признать фильм 1924 года «Крылатый победитель» (реж. Зигмунт Веселовский). Летчик и инженер-химик изобретают новое оружие — воздушную торпеду, наполненную газом. Иностранная разведка похищает невесту изобретателя, чтобы с помощью шантажа разведать устройство супероружия. В результате невеста спасена, а польская авиация благодаря упомянутой торпеде одерживает славную победу в великой воздушной битве. Фильм не сохранился целиком, но то, что осталось, свидетельствует о бездарной игре актеров и наивном сценарии. Фантастические элементы в виде польской версии «безумных ученых» появляются также в двух других фильмах межвоенного периода — «Шпион в маске» (1933, реж. Мечислав Кравич) и «Забытая мелодия» (1938, реж. Конрад Том и Ян Фетке). В обоих фильмах сюжет закручен вокруг гениальных открытий, причем в последнем изобретением является… мыло, которое может одновременно служить мячом и шоколадкой. Нелепо? Тем не менее фильм сняли.

На многие годы фантастика исчезла из польской кинематографии. Сразу после второй мировой необходимо было отражать в кино кошмары войны. Потом воцарился соцреализм, и кинематографию заполонили фильмы об электрификации деревни, женщинах на тракторе и борьбе с кулаками. Фантастика плохо соответствовала новым требованиям. Во-первых, слова «фантастика» и «реализм» совмещались с большим трудом во-вторых, изображать революционное движение трудящихся масс на других планетах или в иных измерениях было труднее, чем «здесь и сейчас». Во времена, когда «неактуальный» или не до конца понятный замысел творца мог стоить ему не только карьеры, но и личной свободы, безопаснее было ходить по проторенным дорожкам.

Ситуация изменилась в конце пятидесятых. В 1957 году СССР отправил на орбиту первый искусственный спутник Земли, а в 1961-м в космос полетел Гагарин. У фантастики обозначились цель и задача — пропагандировать достижения социалистической космонавтики. Подобные фильмы требовали немалых расходов, поэтому появились совместные кинопроекты соцстран.

Польская кинематография принимала широкое участие в одном из них — «Безмолвной звезде» (1960, реж. Курт Метциг), снятой совместно с ГДР. Фильм был экранизацией одной из ранних повестей Станислава Лема и рассказывал о первой экспедиции на Венеру, обнаружившей, что туземная цивилизация самоуничтожилась в ядерной войне. Кроме финансового участия немалым польским вкладом в проект стала сценография чужой планеты, выполненная Анатолем Радзиновичем. Сейчас, конечно, все это выглядит наивно, но в тот момент она не слишком уступала американским образцам. Сам фильм, приключенческий по сюжету, хотя и не лишенный пропагандистских вставок, имел большой успех в странах соцлагеря.

В 1970 году в ответ на американскую «Космическую одиссею» вновь в сотрудничестве с ГДР был снят фильм «Сигналы ММXX» — история космической экспедиции. Роль польской стороны в этом фильме была не особенно велика. Зато в 1979 году вышла очередная экранизация Станислава Лема: на этот раз мишенью кинематографистов стал рассказ «Дознание». Совместный с СССР проект (реж. Марек Пестрак) вышел под названием «Дознание пилота Пиркса». Замысел был весьма амбициозным — солидный научно-фантастический фильм, поднимающий серьезные темы. Экипаж научной экспедиции к кольцам Сатурна, о которой повествовали рассказ и фильм, составлен из людей и человекообразных роботов, и командир экспедиции, пилот Пиркс, должен был оценить пригодность такого состава экипажа для решения разнообразных задач. Однако один из роботов, Кальдер, желает доказать свое превосходство над родом человеческим…

Рассказ Лема умело сочетает приключенческий сюжет с философскими раздумьями на тему сути человека, его слабостей и достоинств. К сожалению, у Пестрака не нашлось сюжетообразующей идеи для фильма, он посчитал, что достаточно будет весомости оригинала. Режиссер в итоге решил перенести рассказ на экран почти дословно. Большинство диалогов взято прямо из рассказа, размышления Пиркса передаются закадровым комментарием. Это привело к потере подлинной глубины лемовской прозы, осталась лишь цепь приключений, к тому же кинематографически выраженных весьма вяло: спецэффекты к концу восьмидесятых выглядели изрядно устаревшими. Сегодня смешным кажется факт, что в качестве приметы будущего в фильме подавался интерьер ресторана Макдональдс. Сам Лем разнес фильм в пух и прах: «К сожалению, Марек Пестрак поставил еще и «Дознание пилота Пиркса» по моему «Дознанию»; дешевкой и скукой фильм был насыщен просто невероятно». Однако многим тогдашним молодым зрителям (в их числе и автору этих строк) надолго запомнилась одна из сцен фильма — разрывающиеся руки андроида Кальдера в момент, когда корабль увеличивает тягу. Этот эпизод снился по ночам.

Поразительно, но в одном из направлений кинофантастика соц-стран не только не уступала западной, но и превосходила ее. Как признают англо-американские критики, чешские, польские и советские создатели детского и молодежного кино оставили далеко позади своих западных коллег. Наши фильмы для юного зрителя были не только фильмами с детьми в главных ролях (чем обычно ограничивались западные ленты), но и картинами мира глазами ребенка. Первым полностью польским послевоенным фантастическим фильмом стала экранизация повести Ежи Брошкевича «Одно другого интереснее» (1962, реж. Анна Соколовская): изящное повествование о приключениях двух детей, Ики и Грошека, которым пришлось доказывать инопланетянам, что человечество не опасно для звездных братьев.