Я спросил:

— Бреннан, а ведь Пеллхем тоже работал в Фармацевтическом центре?

Прежде чем она успела ответить, я сунул нос в данные, которые высветились на экране ее наручного компа, и продолжал:

— Вот оно что, все дело в этом Центре! Месяц тому назад на него было совершено нападение, в ходе которого погибли несколько человек. Их убийцей был один псих, которого задержал я. А теперь наш убийца престарелых пытается убрать людей, работавших в том же учреждении. Ты веришь в совпадения, Бреннан?

— Не знаю, но боюсь, что вы не верите в них, — с улыбкой ответила она.

Я схватил ее за руку и ускорил шаг.

— Вот что: сейчас мы с тобой нанесем визит Пратсу!

— А как же мэр?

— Оставь для него сообщение и укажи, где мы будем находиться.

Я был так взволнован, что решил взять такси, хотя обычно не доверяю нашим таксистам, которые в любой момент могут задремать за рулем.

Пока мы ехали, Бреннан сделала несколько звонков, чтобы организовать охрану старцев из списка и получить всю доступную информацию о Пратсе и деятельности Фармацевтического центра.

— Послушайте, Торрес, — улыбка, разлившаяся по румяным щечкам Бреннан, была такой застенчивой, словно девчонка заблудилась и стесняется в этом признаться. — Вы уверены, что раскрыли это дело?

— Мы раскрыли его вместе. — Хоть и редко, но я все же бываю щедрым. — Скажи, чем занимается Фармацевтический центр? Распределением медикаментов? Прекрасно. Особенно тех, что содержат ЛГ. А для чего предназначены пилюли ЛГ?

— Для увеличения продолжительности жизни.

— Вот именно. До двухсот с чем-то лет. И теперь мы имеем дело с типом, который, предположительно, сначала организует налет на Центр, а потом пытается убить всех двухсотлетних или тех, кто приближается к этому возрасту, включая медика и провизора Центра. Вывод? Кто-то не хочет, чтобы люди жили больше двухсот лет, и этот «кто-то» может оказаться либо фанатиком, возжелавшим поставить мировой рекорд долголетия, либо…

— Раймундо Ривас, — Бреннан внимательно следила за моей логикой рассуждений. — Лидер организации «Естественная Жизнь».

Точно! Вот теперь можно было считать дело раскрытым.

Но выражение лица моей напарницы об этом не свидетельствовало. Откашлявшись, она спросила:

— Но тогда зачем мы направляемся к господину Пратсу, вместо того чтобы поехать к Ривасу и арестовать его?

Проницательная девчонка, ничего не скажешь. Конечно, она была права, и я пояснил:

— Потому что мне это не представляется таким уж логичным. Из тех данных, которые мы имеем о Пратсе, следует странный вывод. Взгляни-ка на дату его поселения в Кампосе.

Она сверилась с компом: февраль 2031 года. Но это невозможно!

Глаза Бреннан округлились:

— То же самое, что и с Пеллхемом! Двое «молодых» из списка, и в обоих случаях — ошибка в дате регистрации. А вы еще не верите в совпадения!..

Мы подъехали к дому Пратса в семь тридцать вечера. Провизор жил в мрачном Черном квартале.

Пратс открыл нам ворота и дверь дома, не вставая с кровати, на которой лежал. Запах испражнений, стоявший в комнате, был отвратителен. Должно быть, несчастный вот уже две недели не поднимался: вокруг него валялись пустые коробки от пиццы и старые фотографии. Нет ничего странного в том, что человек мог дойти до такого плачевного состояния. У многих порой кончаются силы — я не имею в виду физические, — и тогда они остаются умирать от голода и жажды. Медики называют это депрессией, но на самом деле речь идет о другом: одиночество старости иногда способно убивать.

Я вновь представился, хотя уже сделал это, когда общался с Пратсом по домофону, встроенному в садовую калитку:

— Господин Пратс, я инспектор Торрес, а вот — инспектор Бреннан. Вы плохо себя чувствуете?

Он приоткрыл глаза и сказал очень тихим и слабым голосом:

— Я умираю, инспектор.

— Может, вы просто больны, — безуспешно попытался ободрить его я.

— Нет-нет. Я умираю от той чумы нашего времени, от которой умрете и вы, и ваша молоденькая подружка.

Бреннан подошла к старцу и взяла его за руку:

— Успокойтесь. Мы отвезем вас в больницу.

— Врачи мне не помогут, — со смешком, тут же перешедшим в кашель, произнес Пратс. — Знаете, в чем заключается самая большая беда нашего времени? В пилюлях ЛГ! Они призваны продлевать жизнь, но на самом деле обрывают ее.

— Что вы хотите сказать? — Я пытался завести его, как часовую пружину, чтобы он продолжал говорить, ведь складывалось впечатление, что жизнь Пратса утекает, как вода между пальцев, и он вот-вот скончается, так и не сделав последнего признания. Но нет, такое бывает только в кино, а реальность никогда не скрывает от нас правду.

Пратс глубоко вздохнул и продолжал:

— Я исполнял приказы, инспектор. Пеллхем был хорошим человеком, его мучила совесть, и однажды он признался мне, что прекращает подменять пилюли. Знаете, что с нами происходит? Нас постепенно убивают. Я сэкономлю вам время. Я отравил себя, как это делал много раз с другими.

Я не очень-то понимал его. Мне казалось, что умирающий бредит, хотя его слова вызывали смутное беспокойство и вряд ли стоило их игнорировать.

Я попытался навести порядок в признаниях хозяина дома:

— Постойте, Пратс. Вы утверждаете, что лечение пилюлями «Львиная Грива» приводит к смерти?

Он отрицательно покачал головой, с усилием сглотнул, дотянулся до одной фотографии и показал ее мне.

— Совсем наоборот. Это чудо, с помощью которого мы разорвали путы смерти. Но Дэйв — Дэйв Пеллхем — не мог смириться с ценой вечной жизни.

— Но ваше заявление не имеет смысла, — вмешалась Бреннан. — Продолжительность жизни благодаря ЛГ очень высока, однако нельзя говорить о вечности…

Пратс погладил руку девушки, чтобы она замолчала, жестом заставил ее наклониться к нему и прошептал:

— Вот вам пример: я и подобные мне — воплощения смерти. Когда человек доживает до ста девяноста пяти лет, я заменяю его пилюли ядом, медленно действующим наркотиком, который постепенно сводит его в могилу за пять или самое большее десять лет. А взамен этого мне обещали подарить вечность. Они говорили: мы даем им двести лет, чего ж они еще хотят? Но Пеллхем был с этим не согласен, он хотел дать людям шанс жить дольше. Несчастный безумец…

— Простите, но вы просто бредите, — сказал я. На самом деле, взгляд Пратса не был похож на взгляд сумасшедшего, и было трудно усомниться в его словах, которые он шептал как приговор. — О какой вечности вы твердите?

На этот раз он умоляющим жестом протянул руку мне и продолжал свое странное признание:

— Вас ведь зовут Торрес, да? Что ж, Торрес, как вы думаете, сколько мне лет?

— Сто тридцать.

— Сто тридцать два, — поправила меня Бреннан, сверившись со своим компом.

Пратс вновь попытался рассмеяться.

— Так записано в моих документах. Они ведь могут менять и документы. На самом деле, мне двести семьдесят пять лет… или двести семьдесят шесть… не помню…

Я переглянулся с Бреннан. Этот тип окончательно сбрендил, подумал я, и она, словно прочитав мои мысли, изобразила на своем личике сочувствие.

А Пратс продолжал говорить:

— Вы мне не верите? Конечно, я ведь так молодо выгляжу, и с каждым днем выглядел бы все моложе. Но загляните в мою карточку регистрации в Кампосе, ее-то они не могли изменить, потому что она хранится в архивах центрального правительства, вне их досягаемости. Фармацевтика пока еще не захватила всю власть в мире. Посмотрите!..

Тут он был прав. Эти даты вызывали у меня такое глубокое сомнение, что мне оставалось лишь быстренько пораскинуть мозгами в поисках лежащих на поверхности объяснений — это у нас, стариков, хорошо получается. Я твердил себе, что это невозможно, что не стоит верить сумасшедшему.

Пратс опять показал мне фотографию, которую взял с матраца. Портрет очень старого человека, смутно похожего на Пратса, но с тем же взглядом глубоко посаженных глаз. На всех фотографиях, рассыпанных по кровати, были изображены глубокие старцы, однако глаза у них были одни и те же.