Через две-три секунды Баумхофф нахмурился и, отняв трубку от уха, раздраженно уставился на нее, затем перевел взгляд на детективов.

– Не знаю, кто это звонил. Он отсоединился, а его номер не определился.

Он вопросительно посмотрел на Миа, взглядом дающую ему понять, что знает не больше его. Хорек протянул руку за телефоном. Баумхофф вернул его и обратился к Миа:

– Итак, я вернусь утром. – И ретировался.

Миа сверлила ему спину негодующим взглядом, но толстокожий болван ничего не почувствовал. Следом за ним комнату покинули детективы, заперев за собой дверь. Она стала расхаживать по комнате, возмущенно оглядывая голые стены. Постепенно злость и раздражение уступили место невыносимой усталости и ощущению катастрофы.

Миа опустилась на корточки, прижавшись спиной к ледяной стене, и обхватила голову руками.

Все казалось таким простым, а обернулось кошмаром «Полночного экспресса».

Каждый толчок больно отзывался в голове Эвелин.

Хотя пол в кузове машины застелили одеялами, это не спасало. Мало того, что дорога состояла из рытвин, которые порой оказывались настоящими расселинами – какая-то горная тропа, а не шоссе, в редкие моменты прояснения сознания думала Эвелин, но и сама езда состояла из бесконечных крутых поворотов, из подъемов и спусков, так что ее мотало из стороны в сторону, как бутылку на бурных волнах, при каждом повороте ударяя о стенки кузова.

Ее мучения усиливали липкая лента, стянувшая ее рот, и мешок из дерюги на голове. Полная изолированность от внешнего мира и сама по себе неприятна, но Эвелин к тому же нечем было дышать, и она жадно втягивала ноздрями слабые струйки влажного воздуха, проникающего сквозь вонючую ткань мешка. Она очень боялась, что ее начнет тошнить. Тогда она может захлебнуться собственной рвотой, а ее даже не услышат. При мысли об этом ее бросило в жар. От постоянных толчков у нее болело все тело, нейлоновые наручники на молнии натерли ей кожу на кистях и щиколотках.

Ей даже хотелось отключиться, лишь бы не чувствовать страданий. Несколько раз она начинала погружаться во тьму бессознательности, но очередной резкий толчок причинял ей боль и приводил в себя.

Добравшись до южной окраины города, «БМВ» въехал на стоянку за разрушенным до основания зданием. Эвелин вытащили, связали, заклеили рот, надели на голову мешок и быстро затолкали в кузов ожидавшего их грузовика. Сквозь туман в голове она слышала, как ее похитители о чем-то посовещались, затем дверцы кузова захлопнулись, и машина рывком дернулась с места. Она не представляла, сколько именно времени провела в кузове, но наверняка уже несколько часов, и гадала, долго ли еще продлится мучительное путешествие.

В голове у нее одна за другой проносились смутные сцены. Вот она бежит неизвестно куда, задыхаясь и чувствуя, как ноги отказывают ей. Перед ней мчится Фарух. Его искаженное ужасом лицо.

Фарух! А что с ним? Удалось ли ему убежать? Его не было с ней в машине. Она вспомнила, как он ускользнул от похитителей и побежал по переулку, проскользнув мимо машины, в которую ее успели запихнуть. И в это мгновение она услышала громкий крик «Мама!».

Миа! Уж не приснилось ли ей это? На самом ли деле там была ее дочь? Образ потрясенно застывшей на месте Миа снова всплыл в ее мозгу – она кричит, стоя у входа в злосчастную улочку. Значит, Миа поняла, что происходит. Но как она там оказалась? Да еще так быстро? Эвелин помнила, как они сидели с дочерью в баре. Потом она ушла, а Миа осталась сидеть за столиком. Зачем она пришла в переулок? А главное, все ли с ней в порядке?

Сердце Эвелин болезненно сжалось. Там были убитые, в этом она не сомневалась. Она слышала выстрелы. Видела, как машина сбила солдата. Помнила оглушительный глухой шлепок, когда его тело шмякнулось на ветровое стекло, будто кусок теста, и на стекле образовалась паутина трещин. Она пыталась четко восстановить все события, но мысли ее путались от постоянных толчков, сотрясающих ее тело.

Эвелин старалась расслабиться, чтобы сознание заволокло темнотой, но этому мешали боль и неудобное положение тела. Она стала думать о поездке и испугалась по-настоящему. Она длилась уже много часов, а это не предвещало ничего хорошего – тем более в такой маленькой стране. Куда ее везут? Она припомнила противоречивые слухи, газетные статьи прошлых лет, «черных дней» Ливана. Похищения людей, журналистов, схваченных на улице наугад в качестве заложников. Вспомнила их рассказы, как их везли куда-то, обмотав скотчем, как мумии, засунув в клетку или в багажник автомобиля. Ее охватил ужас, когда она представила камеры, где их содержали, – голые холодные комнаты, где их приковывали к неработающим батареям. Несчастных держали на голодном пайке. И вдруг в голове у нее пронеслась самая жуткая мысль.

Главное – никто не знал, где их прятали!

Годы плена. Их не могли найти самые мощные разведки в мире. Ни следа, ни информаторов, ни требований выкупа. Ничего! Как будто они исчезли с лица земли, только для того, чтобы потом вновь появиться – если кому повезет.

Очевидно, на этот раз машина нырнула в очень глубокую рытвину – голова Эвелин откинулась назад и ударилась о металлический лист. Боль от удара оказалась настолько сильной, что наконец-то она погрузилась в спасительное забвение и потеряла сознание.

Фарух растерянно посматривал на хаотично разбросанные пятна палаток и тентов. Даже в густом мраке, который лишь изредка рассеивал слабый свет керосиновых ламп, в царящей над лагерем ночной тишине явственно ощущались страдания и безнадежность. Неестественную тишину лишь подчеркивали едва различимые звуки из радиоприемников, включенных в некоторых палатках. Большинство беженцев в конце концов сморил сон.

Среди каменных джунглей Бейрута сквер на площади Санай оставался одним из редких мест, где можно было увидеть зелень. Впрочем, назвать это место зеленым можно было только с большой натяжкой, поскольку даже в мирное время трава на газонах была выжженной и неухоженной. Когда же на юге страны началась война, сотни беженцев превратили сквер в свой дом, как и Фарух, которому не к кому было обратиться в этом городе. Точнее, теперь уже не было.

Он в последний раз затянулся сигаретой и потушил ее о землю. Похлопал себя по карманам и нашел пустую пачку. Он пожат плечами и, скомкав, отшвырнул ее в сторону. Потом поднял воротник пиджака и прислонился к низкой ограде сквера.

Вот до чего он дошел. Один и бездомный в чужом городе, тоже разрушенном войной, сидит под открытым небом на высохшей земле. Грядущий день нес ему еще меньше надежд, чем несчастным и измученным людям, чьи жалкие палатки заполонили весь сквер.

Он обхватил голову дрожащими руками и попытался забыться, но стремительные и страшные события последних суток не давали ему покоя. Он с силой потер лицо, проклиная себя за то, что вспомнил про Эвелин с ее интересом к вещам со знаком уроборос, за то, что ввязался в злосчастную сделку, за то, что явился виновником всего этого несчастья… Потом уставился в темноту, размышляя, как быть дальше.

Уйти отсюда? Вернуться домой, в Ирак… Но что его там ждет? Разоренная до нищеты жестокой гражданской войной страна, где каждый день похищают людей, взрывают автомобили, разъезжают антитеррористические команды. Страна, погруженная в хаос и страдания. Фарух удрученно покачал головой. Ему не к чему возвращаться и некуда идти. Его родины больше нет. И вот он сидит здесь один, чужак в чужой стране, а его единственный друг похищен.

Из-за него.

Он втянул Эвелин в эту историю, и в результате ее увезли неизвестно куда.

Мысль об Эвелин ранила его, будто кинжалом. Он сокрушенно качал поникшей головой. Как он такое допустил? Он не мог отделаться от горького сознания своей вины. Ведь он видел этих людей, знал, что они выслеживают его, и все-таки привел их к ней, и вместо него они схватили ее. Он вспомнил истерзанное тело Али и содрогнулся. Его единственный друг, ситт Эвелин, – в руках чудовищ! Он даже подумать боялся, что они могут с ней сделать.