— Дорогая госпожа моя, воистину великодушие наших спасителей достойно вас!

— Увы, Батильда, душа моя уже не та, что прежде: истерзанная горестями и несправедливостью, она стала чаще склоняться к злу, нежели к добру; вот каковы результаты тирании и произвола! Теперь я понимаю, что в темнице злоумышленники не исправляются, а, напротив, становятся гораздо более опасными. Если мне снова доведется встать у кормила власти, у себя в государстве я уничтожу тюрьмы: побывав в заточении, я на себе ощутила всю жестокость тюремных заведений. Призывая людей к добродетели, не стоит ежеминутно предлагать им зрелище порока. Когда хочешь обратить человека к добру, обращайся к его душе, а если причиняешь ему зло, жди, что он ответит сторицей. Глупо полагать, что ты отвратишь человека от зла, если запрешь его в темницу. А если ты знаешь, что заточение лишь озлобит его, зачем тогда его запирать? Не лучше ли поискать иных методов исправления?

— Но, сударыня, — произнесла Батильда, — разве вы не видите, что человека гораздо проще запереть, нежели убедить? А глупость, как всегда, указывает самую простую дорогу. Ваши несчастья, сударыня, заставят государей задуматься о предназначении своем.

— Боюсь, Батильда, ты заблуждаешься, — отвечала принцесса. — Ибо про себя могу сказать, что из-за причиненного мне зла я чувствую себя способной причинить столько же зла другим; а ведь если бы меня не ввергли в бездну несчастий, зло никогда бы не коснулось души моей: я была бы такой же жертвой, как и они… Сейчас же, Батильда, душа моя уже не та, что прежде, несчастье изменило ее, в характере моем появилась жестокость, малейшее неповиновение вызывает у меня раздражение… Но оставим этот разговор: пора двигаться дальше, ибо мы все еще в опасной близости от тех мест, где нам с трудом удалось избежать стольких бед. Думаю, лучше нам отправиться не в Трир, а отдать предпочтение Франкфурту, куда мы доберемся довольно быстро, ибо здешняя дорога ведет как раз в этот город. К тому же сейчас там проходит большая ярмарка, и мы легко затеряемся в ее многолюдье; там наконец мы приобретем женскую одежду, а потом посмотрим, что нам делать: надеюсь, обстоятельства сами нам подскажут.

На постоялом дворе, куда спаситель привез их, нашлась плохонькая повозка, и хозяин заведения за небольшую плату согласился отвезти беглянок во Франкфурт, купеческий город, прославившийся богатством своих жителей. Прибыв на место, дамы прежде всего приобрели женское платье, а потом решили отдохнуть несколько дней.

Постоянно возвращаясь в мыслях своих к рыцарям, что спасли им жизнь, Аделаида воображала, что среди отважных спасителей их находился предмет ее восхищения и любви… Однако ничто не подтверждало предположений ее, и, постепенно успокоившись, она принялась размышлять, что им делать дальше. А пока она думает, мы вернемся к нашим рыцарям и узнаем, что с ними приключилось.

Довольные, что совершили доброе дело, Фридрих и Мерсбург поехали в Трир, где к ним должен был присоединиться их верный оруженосец Питреман.

Когда они, как и было условлено, встретились с ним в гостинице, Фридрих спросил оруженосца, не сказали ли ему что-нибудь спасенные ими юноши.

— Они были исполнены признательности, ваша светлость, — ответил тот. — Но если вы позволите мне высказать собственное мнение, я скажу, что эти двое явно не принадлежат к нашему полу, и, если бы вы позволили мне расспросить их, я бы наверняка это выяснил. Готов держать пари, это были переодетые женщины.

— У меня закрадываются подозрения… — начал Мерсбург.

— Да какие там подозрения, — прервал его оруженосец, — эти женщины наверняка пособницы разбойников, и те преследовали их за какие-нибудь проказы!

— Готов с вами согласиться, что спасенная нами парочка были переодетые женщины, — произнес Фридрих, — однако относительно их нравов вы, как мне кажется, ошибаетесь: облик их отнюдь не свидетельствовал об испорченности; жаль, что я не поговорил с ними.

Разговор прервал гонец, прибывший в «Золотой флорин» от маркиза Тюрингского: Фридрих все время сообщал двору о своем пути следования, дабы его могли постоянно извещать о том, что происходит в его землях. Сейчас маркиз писал своему кузену, что император, возобновив свои притязания к Саксонии, с многочисленной армией идет на Дрезден, и, дабы дать императору отпор, ему тоже пришлось снарядить армию. В заключение он просил Фридриха вернуться и встать во главе войска, дабы вдохнуть мужество в народ и внушить трепет врагу.

— Принц, — начал граф Мерсбург, — вам придется выбирать между любовью и славой, и мне кажется, саксонский государь должен сделать выбор в пользу последней. Не заставляйте заподозрить вас в слабости, она навеки вас обесчестит. Единственной целью государя должна являться слава, любовь же не более чем отдых… Потомки, что станут судить вас, не простят вам подобных колебаний.

— Но, друг мой, — живо прервал его принц, — я уже принял решение и немедленно возвращаюсь.

Фридрих действительно решил как можно скорее вернуться в свои земли и встать во главе войска; поэтому, не задержавшись в Трире, он помчался в Дрезден. На подъезде к городу ему донесли, что имперские войска уже близко, и если он по-прежнему будет двигаться по дороге, то рискует попасть в плен. Презрев опасность, принц повернул на Альтенбург. Однако на подступах к городу отряд из армии Генриха захватил саксонского правителя и доставил в крепость.

Фридриха сразу узнали. Еще четыре дня назад ему бы удалось, призвав на помощь, вырваться из лап противника, сейчас же его отвели в темницу, где уделом его стали мрак и одиночество. Графу повезло: он сумел ускользнуть от преследователей; для Фридриха же он оставил письмо, где заверял, что, намереваясь спасти своего повелителя, он помчится в Дрезден, где соберет отряд, достаточный, чтобы освободить принца из узилища, куда тот попал по воле злой судьбы.

По-прежнему доверяя графу, Фридрих возблагодарил Небо и, преисполнившись мужества, стал ждать появления освободителей. Но так как мы не причисляем себя к стратегам, то, ожидая, пока события примут нужный нам оборот, мы снова отправимся следом за Аделаидой, которой также суждено столкнуться с превратностями судьбы.

Вскоре принцесса Саксонская обнаружила, что скромная сумма, полученная от отца Батильды, не может поддерживать их существование вечно, гордыня же ее отказывалась хладнокровно ожидать неумолимо надвигавшуюся на них нужду. Рожденная в роскоши и изобилии, принцесса не намеревалась соглашаться с уготованной им незавидной участью и, не заботясь о том, что уже завтра, быть может, ей не на что будет пообедать, на последние средства сняла во Франкфурте роскошные апартаменты.

Однажды, когда нужда грозила предстать пред ними во всем своем ужасе, Аделаида и ее спутница отправились погулять в ту часть города, которая благодаря ярмарке стала самой красивой и оживленной. Заметив, как какой-то человек внимательнейшим образом ее разглядывает, принцесса вгляделась в него, и лицо его показалось ей знакомым.

— Ах, сударь, — подошла она к нему, — вы ли это? Неужели это вас видела я при дворе отца моего, герцога Брауншвейгского? Само Небо посылает вас мне на выручку!

— Сударыня, вы не ошиблись, — ответил Бундорф. — Однако позвольте спросить, почему вас, дочь повелителя моего, нынешнюю принцессу Саксонскую, вижу я в столь простом платье? Надеюсь, ваше высочество не откажется принять мое приглашение, дабы мы могли подробно обо всем побеседовать. У меня вы найдете жилище гораздо более удобное и приставшее вашему высочеству, нежели то, кое, полагаю, вы сняли в одном из домов, где сдаются меблированные комнаты.

Почтительно припав к протянутой в знак согласия руке Аделаиды, Бундорф повел принцессу вместе с Батильдой к себе домой, где супруга его оказала им великолепный прием. Выслушав историю принцессы, Бундорф, до глубины души растроганный горестной участью дочери повелителя своего, сообщил, что в Саксонии идет война, а посему возвращаться сейчас туда было бы неразумно, и лучше всего принцессе либо остаться на время во Франкфурте, либо продолжить свой путь.