Послала за спиртом.
Вечером она позвонила и спросила у прислуги — меня не было дома, — как роза?
На следующее утро снова звонила и велела подрезать стебелек. Вечером узнала, что полезно не только подрезывать, но и слегка расщеплять его.
Утром забежала сама, осмотрела цветок и долго журила меня, что я все не так делаю.
Два дня я не подходила к телефону, на третий получила письмо:
«А открываете ли вы на ночь форточку в той комнате, где стоят цветы?».
Потом позвонила по телефону:
— Ну, а как роза?
— Мерси, великолепно, здорова.
Потом опять телефон:
— Не забыли подстричь?
— Нет, не забыла. Мерси. Здорова. Кланяется.
И снова телефон:
— Завтра заеду вас проведать.
О, ужас! Она заедет, а от розы уже давно осталась одна ослизлая палка с вялой сосулькой на конце.
Спешно послала в цветочный магазин, выбрала подходящую, подменила и успокоилась.
На другой день с спокойной гордостью показывала милой гостье ее розу.
— Видите, какая она стала пышная? Это все от ухода.
Гостья удивлялась и качала головой.
— Действительно, это удивительно. Она стала больше и темнее.
Она взяла цветок в руку, долго рассматривала его и вдруг вскрикнула:
— Бутон!
— Что? — переспросила я, вся замерев.
— Бутон! Откуда мог взяться бутон? Ведь его не было, я отлично помню, что его не было.
— А это… дожно быть, от нашатырного спирта… она сегодня, утром, ощенилась…
Гостья посмотрела мне через глаза прямо в душу, и не знаю, что увидела она в этой замученной душе. Должно быть, один сплошной ужас, стыд и страдание. И она не смогла вынести всей сложности представшей перед ней картины. Она повернулась и медленно вышла.
С тех пор я не получаю от нее подарков.
Протекция
Павел Антоныч, устроитель концерта в пользу общества «Вдовий вздох», был человек хитрый, ловкий и сметливый. Он знал твердо, что у нас даже в самом пустом деле без протекции ничего не добьешься, и никогда не лез напролом, а искал обходных, но верных путей.
Когда ему пришла блестящая идея пригласить на концерт знаменитость сезона, певицу Заливанскую, он не поехал прямо к ней, как это сделала бы всякая простая душа на его месте, а стал искать общих с певицею знакомых, чтобы, действуя через них, бить наверняка.
Сначала нашел даму, которая приходилась троюродной сестрой той самой чиновнице, у которой дядя аккомпаниатора Заливанской бывал в прошлом году запросто.
Но когда, после долгого и упорного ухаживания за дамой, выяснилось, что Заливанская давно переменила аккомпаниатора, пришлось искать других путей. И пути эти нашлись в лице репортера Букина, который был прекрасно знаком с Андреем Иванычем, поклонником Заливанской.
— Как же, дорогой мой! Прекрасно его знаю! Мы с ним почти на «ты»!
— А это что же значит: «почти на ты»? — спросил Павел Антоныч.
— Как что? Значит, на «вы». Словом, очень дружны. Уж я постараюсь быть вам полезным.
И постарался.
Через неделю поклонник Андрей Иваныч говорил Заливанской:
— Вы знаете, скоро будет концерт в пользу общества «Вдовий вздох».
— Да, да, я слышала, — оживленно ответила Заливанская. — Кажется, очень интересный концерт. Мне так жаль, что они меня не пригласили участвовать, — даже не понимаю, почему. Облакову пригласили, а меня — нет. Почему для них Облакова интереснее? Я даже хочу просить пианиста Диезова — пусть узнает, в чем дело, и намекнет, что я хочу у них петь.
— Гм… — сказал Андрей Иваныч. — Вот уж это совершенно напрасно.
— Почему же? Такой большой концерт — ведь это же для меня реклама.
— Большой? Почему вы думаете, что большой?
— Да как же — все такие имена, и зал большой, и вообще концерт интересный.
— Гм… Насчет имен сомневаюсь. Если кто и дал, по легкомыслию, свое согласие, то, обдумав все, наверное, откажется.
— Да почему же?
— Да уж так.
— Ничего не понимаю!
— Потом поймете, да уж поздно будет.
Заливанская испуганно скосила глаза.
— Неужели нельзя участвовать? А мне так хотелось!
— Мало ли чего человеку хочется.
— А как же Облакова? Почему же ей можно, а мне нельзя?
— К Облаковой можно позвонить по телефону и посоветовать, чтобы не ездила. Вот и вся недолга.
— Да почему же это так опасно? Что же, это какое-нибудь темное дело, что ли? Грабеж, или что?
— Может быть, и грабеж, а может быть, и похуже. Во всяком случае, если вам дороги наши отношения, то я прошу вас сейчас же дать мне слово, что вы ни в каком случае в этом концерте участвовать не станете. Слышите?
— Слышу!
— Даете слово?
— А все-таки… мне хочется…
— Даете слово или нет? Я серьезно спрашиваю, и спрашиваю в последний раз.
— Даю, даю. Даю слово, что не пойду. Даже в публику не пойду. Но в чем же дело?
Андрей Иваныч вздохнул глубоко, как человек, исполнивший возложенную на него тяжелую обязанность, и сказал:
— Дело вот в чем: вот уже целая неделя, как повадился ко мне бегать какой-то Букин — темная личность. Проходу не дает, все настаивает, чтобы я уговорил вас участвовать в этом дурацком концерте. Я сразу понял, что дело подозрительное. В особенности вчера. Представьте себе: заманил меня в ресторан, угощает на свой счет, лезет с комплиментами и, в конце концов, взял с меня слово, что я вас уговорю. Вы, конечно, сами понимаете, что, будь это дело чистое, они просто приехали бы к вам, да и пригласили.
— Н-да, это верно!
— Ну-с, так вот я теперь считаю, что по отношению к вам я поступил, как джентльмен — предостерег и оградил.
Он гордо выпрямился, а Заливанская вздохнула и прошептала:
— Благодарю вас. Вы — хороший друг, вы не поддались им. Но как жаль, что все это так подозрительно и гадко. Мне ведь так хотелось участвовать!..
Бешеное веселье
Каждому человеку хочется повеселиться на праздниках, а в особенности, если этот человек барышня и служит в конторе, где каждый день, кроме воскресений и двунадесятых праздников, выстукивает на машинке:
«Имея у себя перед глазами ваше почтенное письмо от двадцатого апреля…»
Танечка Банкина решила ехать на костюмированный вечер к Пироговым.
Три дня и три ночи обдумывала она свой костюм, который должен был быть красивым, дешевым и, главное, совершенно необычайным, какого никогда ни у кого не было, да и не будет.
Две подруги Танечки Банкиной помогали ей, напрягая все свои душевные силы.
— Не одеться ли мне феей счастья? — спрашивала Танечка.
— Хороша фея в четыре пуда весом! — отвечали подруги дуэтом.
— Сами-то вы очень тоненькие! — обижалась Танечка.
— Так мы и не лезем в феи.
— А если одеться незабудкой? Просто голубые чулки и все вообще голубое. А?
— И выйдет просто дура в голубом платье.
— А если одеться бабочкой? Привязать крылышки…
— Хороша бабочка три аршина в обхвате.
— Господи! — застонала Танечка. — Не могу же я одеться сорокаведерной бочкой?! Такого и костюма нет.
Решила позвать портниху посоветоваться.
Портниха Марья Ардальоновна жила в тех же комнатах, и звали ее для краткости и обоюдного удобства просто Мордальоновной.
Пришла она охотно и с двух слов показала, что вопрос о костюме для нее сущие пустяки.
— Есть хорошенький костюм Амур и Психея — платье с грецким узором и в руке стрела. А еще есть почтальон — сумочка через плечо, а сзади большущий конверт с печатью. А то еще турчанка. Очень хорошо. Шаровары широкие — и на мужскую фигуру годится, ежели кто хочет запорожцем одеться.
Советы Мордальоновна давала свысока и очень оскорбительным тоном. Танечке стало обидно.
— Это все слишком известные костюмы. Мне хочется что-нибудь оригинальное.
— Ну, тогда одевайтесь маркизой.
Танечка призадумалась.
— А то вакханки хороший костюм, и тоже большая редкость.