Но при сложившихся обстоятельствах я воспользовался помощью своего спутника, чтобы изловить змею. Он вцепился в змеиный хвост, а я зажал шею питона, и вскоре мы уже запихнули без малого пять метров отчаянно извивающейся змеи в мешок, освобожденный от кокосов. Мы торжественно возвратились в лагерь, где наш пленник стал преемником и клетки, и имени Сай-Росса, который заработал себе свободу, снявшись в кинофильме: я отснял его плавающим в соседнем ручье.

Еще не рассвело, но пронзительные, режущие ухо крики серых тонкотелов разносятся над нашим ладангом, покрытым росой, и эхо многократно отражает их, перебрасывая то туда, то сюда. Парба несет котелок с дымящимся рисом и ставит его передо мной на бамбуковый стол рядом с кружкой обжигающего черного кофе. Нами все еще похрапывает, хотя свиньи уже хрюкают, ожидая утренней кормежки. Как только наступает рассвет, я выхожу, не торопясь, на главную тропу, но немного спустя сворачиваю на свою потайную тропку, которая идет вверх по неширокому склону. Сонная макака дружелюбно приветствует меня звуками «кра, кра», когда я прохожу под её деревом. Древесные лягушки продолжают звонко квакать, и первые сверчки пробуют голоса перед наступлением дня, а несколько мелких птичек заливаются мелодичными песенками на ветках, еще скрытых утренней дымкой. Холм довольно пологий, но я поднимаюсь медленно, чтобы не пропустить ни одного важного звука, который сообщит мне, кто затаился по обе стороны от меня. На верху холма я сажусь на давно упавшее дерево и, внимательно прислушиваясь, ловлю малейший звук. Среди палой листвы и сухих ветвей, шурша, пробирается краснохвостая древесная землеройка — тупайя, но кругом все тихо, и я снова выхожу в путь по заброшенной слоновьей тропе, идущей вдоль гребня. Кабаны рылись в опавшей листве и взрыхлили лесную подстилку, и я останавливаюсь под увешанным плодами деревом — рассматриваю разбросанную кожуру, но на ней следы зубов макак, а не орангов.

Тропа становится более проходимой, и я прибавляю шагу. Справа от меня, ниже по склону, начинает расцветать дерево усо, и легкий ветерок доносит приятный аромат. Ранние пчелы с деловитым жужжанием торопятся собрать сладкий нектар, прежде чем до него доберутся нектарницы. Я прохожу через круг, на котором танцует фазан-аргус, и миную дерево, о которое любит чесаться слон. Приближаясь к концу гребня, я замедляю шаг — отсюда уже недалеко до основной группы известняковых пещер, а там меня всегда ждет что-нибудь интересное. И верно — стайка тонкотелов кормится внизу, на склоне. Старый самец, заметив меня, разражается тревожными причитаниями, и вся стая громадными прыжками бросается прочь и исчезает за густой завесой листвы. Я делаю запись в своей книжке и устраиваюсь на узком карнизе над самой большой пещерой. Отсюда мне отлично виден противоположный склон, и два раза я видел из этой засады орангов. Я рассматриваю склон в бинокль, но сегодня там нет никаких признаков жизни, ни одного подозрительного движения, ни одной качающейся ветки.

Великолепный черно-алый личинкоед снует вокруг, порхая среди ветвей и ловя насекомых на лету или выклевывая их из укрытий под листьями. Над головой вздрагивает ветка, и я вижу, взглянув наверх, как гигантская белка строит свое гнездо. Крупный черный с белым грызун осторожно ползет вдоль ветки, нагибает к себе одетый листьями побег и аккуратно срезает его своими похожими на стамески резцами. С трофеем во рту он спешит к гнезду и с громким шуршанием и шорохом пытается примостить новую веточку. Оценивающе осматривает свою конструкцию и, довольный, отправляется за следующей веточкой. Беличье гнездо — постройка довольно большая и небрежная и немного напоминает гнездо молодого оранга, только поменьше и покруглее.

Я сижу и жду, а рядом серебристая ящерица подкрадывается к намеченной жертве и паук-кругопряд чинит свою порванную сеть, готовясь к дневной охоте. Я слезаю с гребня и спускаюсь вниз по склону холма — посмотреть, что творится в пещерах. Когда я вхожу и нагибаюсь, чтобы рассмотреть следы на песчаном полу, мимо меня проносится целая туча крохотных летучих мышей. И хотя следы пребывания слонов еще заметны, они сюда не заходили с тех пор, как я побывал здесь в последний раз, и только олени оставили свежие погрызы. Я спускаюсь к ручью и смотрю, как летучая ящерица угрожающе расправляет свой гребень, пугая противника на соседнем дереве. Молодой мунтжак, заслышав мое приближение, бросается бежать, задрав белый хвостик и испуганно порявкивая. Две длинные многоножки предаются радостям продолжения рода, а армия термитов нескончаемыми рядами марширует по сухому стволу, взбирается по лиане и исчезает из виду на высоком стволе лесного великана.

Я останавливаюсь у говорливого ручья и срываю с нависшего над ним куста широкий зеленый лист. Складываю его вчетверо, затем раскрываю — получается кувшинчик, которым очень удобно зачерпнуть несколько глотков воды из прозрачной заводи. Пить мне пока еще не очень хочется, но лучше уж напиться впрок, потому что полдень может застать меня вдали от ручьев. Мертвый богомол лежит на отмели, и из-под камней вылезают белые плоские черви и плывут к нему, изгибаясь, как колышущиеся привидения. Я рад, что заметил этих крохотных падальщиков только после того, как успел напиться, но я пил из этих ручейков много недель подряд и не заметил никаких дурных последствий.

Слоновья тропа идет берегом вдоль притока, затем взбирается на склон и полого поднимается вверх по холму. Еще одна стайка тонкотелов поднимает тревожный крик, но все они, если не считать верещащего младенца, стали ко мне привыкать и остаются на месте, глядя мне вслед. В глубине долины подает голос семейство гиббонов, и ему откликается другая пара с берега реки; вскоре весь лес гудит от их хоровых завываний. Кожура плодов под деревом драконтомелума, несомненно, работа орангутанов, но она сброшена не менее двух дней назад — я опоздал. Вижу свежее гнездо — должно быть, постройка того же налетчика, отмечаю его высоту и расположение. Проходя мимо кустика дикого лимона, срываю несколько молодых листочков, растираю их пальцами и наслаждаюсь их свежим лимонным ароматом. На следующем гребне я устраиваю привал и обозреваю окрестности.

10.45. Группа сиамангов в Лианг-Джеринге начала кричать; гиббоны внизу подо мной все еще завывают.

11.00. Сиаманги продолжают шуметь; гиббоны замолчали. Временами кричит самец фазана-аргуса на холме (160° к югу).

11.08. Большая стая длиннохвостых макак перешла гребень подо мной и ушла к долине.

11.21. Семейка куропаток с красными гребнями пробежала мимо, разыскивая корм в палой листве.

11.25. Сиаманги замолчали. В том же направлении стал кричать шлемоносный носорог.

Я иду вдоль Медвежьего гребня, который я так назвал, потому что на его вершине множество деревьев, исцарапанных когтями. День очень жаркий, и животные почти не ходят по лесу.

12.05. Нашел под фиговым деревом свежий помет орангов и остатки трапезы. Животных не видно. Собрал помет для анализа. Решаю вернуться к этому фиговому дереву завтра — на нем еще множество плодов, и мой рыжий приятель может заглянуть сюда еще раз. Я иду по тропинке к соединению главной тропы на Кедаи-Ампунтуан и отклоняюсь к западу, к очаровательной долине Лианг-Джеринга. Блестящая зеленокрылая стрекоза-красотка порхает, посверкивая, взад и вперед неподвижно застывает, присев на острые камни. Я иду вброд вверх по руслу ручья, и холодная вода, журча, омывает усталые ноги. Десятки крохотных водопадиков переливаются блеском, и в каждой капельке играет солнце; несмотря на полуденный зной, долина полна свежести и прохлады.

Направляюсь в ту сторону, откуда доносился крик сиамангов. В отличие от других животных, отдыхающих днем, эти элегантные черные обезьяны остаются такими же активными, и хотя я слышал этот семейный концерт уже несколько раз, увидеть их мне пока не удавалось. Я исследую новую тропу, ведущую круто в гору, и недалеко от вершины холма вижу еще одно фиговое дерево, где животные кормились. Мне кажется, что и сиаманги, и кудахтающий носорог совсем недавно побывали на этом усыпанном плодами дереве. Усаживаюсь и жду.