Абигейл упала на спину и захохотала.

— Конечно! — Она начала противно хихикать. — Венгерская баронесса, как же! Не более, чем французская шлюха с ублюдком-сыном. Подумать только, а я-то как жалела ее все эти годы. Было бы о ком!

— Она пыталась помочь тебе.

— Чушь. Она пыталась меня шантажировать. Предлагала «сделку» — чтобы я вернула Камни Юпитера, оставила тебя в покое и перестала воровать. А за это она не сообщила бы обо мне в полицию. Гизела «Мажлат» старалась наставить меня на путь истинный.

Жан-Поль покраснел, и это выдало, как сильно его задели слова Абигейл.

— Она хотела получить лишь то, что принадлежало ей по праву.

— А у какого растяпы она их стибрила? — Абигейл села на траву, чувствуя себя удивительно раскованно. Она смотрела на море и выбирала из волос травинки. — Можешь вообразить, в какое бешенство я пришла, когда она попыталась вмешаться в мою жизнь, когда стала мне угрожать. Я ей хорошенько вмазала. Она соскользнула с обрыва, ухватилась за край, но не попросила меня о помощи, гордячка. А я и правда думала помочь ей, да уж больно не хотелось самой скатываться в пропасть. Ведь дома меня ждал маленький сын. — Абигейл провела ладонью по щекочущим верхушкам травинок. — Наконец, ее оставили силы.

Жан-Поль молча закрыл глаза. Ах, мама, я должен был оказаться в эту минуту рядом с тобой.

Абигейл устало поднялась на ноги.

— Знаешь, я всегда думала, что если припрут обстоятельства, я смогу сделать то же самое — камнем в море.

Жан-Поль моментально отреагировал и протянул руку, чтобы остановить ее.

Но она уже приняла решение, а он с больной ногой не мог передвигаться быстро. Он отбросил палку и рванулся за ней, но она, смеясь бежала к обрыву.

И исчезла, не закричав.

ГЛАВА 40

Май предстояло вскоре выписаться из Массачусетской больницы. Она сидела на кровати и выглядела вполне веселой и бодрой, несмотря на наложенные швы. Джед принес ей плейер и последние записи ее любимой группы, а также кое-что из туалетных принадлежностей по ее требованию, поскольку ей не хотелось быть похожей, как она довольно неудачно выразилась, на беженку. Из Новой Шотландии приехала мать Джеда. Она предлагала Джеду сменить его, но в первые дни он не хотел покидать Май ни на минуту. Теперь, когда прошло уже десять дней, врачи сказали, что швы скоро снимут и Джед сможет забрать девочку домой.

Домой... Считает ли она Сан-Франциско по-прежнему домом?

— Скажи деду, чтобы он прекратил, — сказала Май. — Он присылает мне цветы, подарки всякие, звуковые письма, а недавно я узнала, что он и сестер задабривает, чтобы они лучше ко мне относились. Мне неудобно.

— А он сказал тебе, что ты можешь не возвращать позаимствованные двести долларов?

— Нет.

— Ну тогда бы я на твоем месте не жаловался.

Май решила сменить неприятную тему.

— Что-нибудь слышно от Ребекки Блэкберн?

Джед покачал головой. Он давно привык к положению отца-одиночки и понимал, что нельзя уехать, оставив Май в больнице, но ему хотелось отправиться с Квентином и Ребеккой во Францию. Ребби... Он думал о ней постоянно. После самоубийства Абигейл она не вернулась в Бостон. Сломленный событиями последних дней, Квентин привез тело матери на родину и скромно похоронил в фамильном склепе. Он помирился с Джейн. «Абигейл не воротишь, — сказала она ему, — а ты теперь должен быть самим собой». Джед оказал кузену всяческую моральную поддержку. Только Май он ни за что бы не уступил, но Джейн уверила его, что об этом даже речь не идет.

С помощью детского психолога Джед рассказал Май, как только девочка пошла на поправку, всю правду. Она восприняла его слова на удивление спокойно. Психолог объяснил, что Май всерьез интересовалась событиями вьетнамской войны и, в частности, падением Сайгона, поэтому знает об этом куда больше своих сверстников. «Она давно заподозрила, что имя отца в документах значит не много, — сказал врач. — Ведь вы отказывались говорить с ней об ее матери и о том, что на самом деле произошло во Вьетнаме. Джед, она знает, что многие выехали из Сайгона по подложным документам. Она знает, как невыносима была жизнь для молодых вьетнамских женщин, таких, как Там. Она уже не ребенок, которого надо от всего оберегать. Доверьтесь ей».

Джед попытался.

Май нашла в коробке с шоколадными конфетами самую большую и отправила в рот.

— Ты все еще любишь Ребекку, правда?

Джед отнял у нее коробку, в которой, разумеется, осталось совсем немного конфет.

— Не лезь в мою личную жизнь, девочка.

— Почему? Ты же вмешиваешься в мою.

— Тебе четырнадцать, а мне скоро сорок стукнет.

Жуя, она сказала:

— Вот-вот. Самое время жениться, папа.

Впервые она назвала его папой после того, как он рассказал ей про Квентина и Там.

Май заметила его взгляд. Шоколадная слюна вылезла из уголка рта. Девочка испуганно спросила:

— Ведь ты мой папа, несмотря ни на что?

Он крепко прижал ее к своей груди.

Впервые за двадцать шесть лет, прошедших после гибели мужа, Дженни О'Кифи-Блэкберн приехала в Бостон. Первым делом она пошла на могилу Стивена, что на кладбище «Маунт-Оберн». Затем, одевшись очень просто, по-будничному, она нанесла визит свекру, находившемуся в той же больнице, где лежала Май. Голова Томаса была перевязана, цвет лица отвратительный, но сестры сказали Дженни, что самочувствие его быстро улучшается. Одну медсестру он вконец измучил, каждый день требуя почитать «что-нибудь достойное», причем то, что она предлагала, к «достойному», очевидно, не относилось. Увидев Томаса, Дженни вспомнила, что ему теперь семьдесят девять, что он уже не тот пятидесятитрехлетний мужчина, бостонский дом которого она когда-то покинула.

— Удивительно, как тебе с твоим характером столько лет удавалось избегать подобного, — с улыбкой сказала она, войдя в палату и поставив на тумбочку горшок с геранью. — Помню, что ты отрицательно относился к срезанным цветам. А эти можешь посадить потом на своем дворе и посмотреть, что из этого выйдет. Томас... — Она расплакалась, хоть обещала себе, что не будет. — Господи, прости меня, если сумеешь.

Он протестующе замахал костлявой рукой.

— Было бы чего.

— Я искала, кого бы обвинить во всем...

— Не надо ничего говорить, Дженни. Не было дня, когда бы я не пожалел о том, что не оказался тогда на месте Стивена.

— Знаю, — она придвинула стул и села рядом. — Это было так давно, Томас. Все это время я по-своему скучала по тебе.

Он сжал ей руку.

— Как дети?

— Прекрасно. Я привезла фотографии. Отец шлет тебе наилучшие пожелания. Он велел передать, что ты приглашен посидеть с ним на крылечке за чашкой охлажденного чаю в любое время, когда пожелаешь.

— У вас сейчас тепло?

— Вполне.

— Славно. Позови-ка сестру. Пусть снимет эти проклятые бинты. Мы едем сегодня же.

Дженни засмеялась.

— Ты, как всегда, невозможен. Мы с папой задумали собрать всю семью на День Поминовения[25]. С невестками и внуками соберется целая бригада.

— Помнится, и в 1961 вас была целая бригада.

— Теперь ты меня этим не заденешь. Много воды утекло, я стала совсем другой. Сама воспитала шестерых детей, хозяйничаю на лучших во Флориде цитрусовых плантациях, двадцать шесть лет живу бок о бок с отцом. Я ожесточилась.

— Ты так и не вышла замуж, — заметил Томас.

Дженни без сожаления или грусти пожала плечами и улыбнулась.

— Мне всего пятьдесят четыре. Кто знает, может, еще и выйду. — Не сводя с Томаса ласкового взгляда выцветших синих глаз, она спросила: — Так как насчет Для Поминовения? Упрашивать я не собираюсь, но у тебя уже есть правнуки, которых ты никогда не видел, да и внуки нуждаются в тебе.

Глаза его увлажнились.

— Дженни...

— Если ты беспокоишься о дороговизне проезда, то не стоит волноваться.

Томас вскипел: