Когда начинается концерт, мы протискиваемся ближе к сцене и слэмимся: толкаемся плечами, и нас тоже толкают, сбивают с ног, тут же подхватывают и ставят обратно на ноги, мы тремся кожей о кожу настоящих панков и пропитываемся их потом. Бенни почти никогда не слэмится. Наверное, он и правда слушает музыку.
Кстати, я еще не видела ни одного панк-рокера с веснушками. Таких просто не бывает.
Как-то вечером у Джослин звонит телефон, она берет трубку, а там: привет, красавица! Это Лу. Оказывается, он звонил ей каждый день, просто никто не подходил. Не мог, что ли, ночью позвонить? — спрашиваю я, когда Джослин мне это пересказывает.
Короче, в субботу после репетиции она не с нами: у нее свидание с Лу. Мы, как всегда, идем в «Мабухай», потом едем к Алисе домой. Мы уже хозяйничаем тут вовсю: лопаем йогурты, которые ее мама делает в специальной йогуртнице со стеклянными стаканчиками, валяемся на диване в гостиной, закидываем ноги в носках на подлокотники. А один раз ее мама приготовила горячий шоколад и принесла нам в гостиную на золотом подносе. У нее большие усталые глаза, и жилки на шее при каждом движении ездят туда-сюда. Джослин мне тогда шепнула: богатые хозяйки любят угощать, им же надо перед кем-то красоваться, трясти своим добром.
Но сегодня Джослин с нами нет, и я спрашиваю: Алис, а те старые школьные формы — помнишь, ты как-то говорила, — они у тебя сохранились? Она смотрит на меня удивленно. Ну сохранились.
Мы с Алисой поднимаемся по лестнице, по мягким ворсистым ступенькам, в ее комнату. Тут я еще ни разу не была. Комнатка меньше детской, на полу лохматый голубой ковер, обои в косую бело-голубую клетку. На кровати гора мягких игрушек — почему-то одни лягушки: ярко-зеленые, бледно-зеленые, ядовито-зеленые, у некоторых игрушечные мухи пришиты к языкам. И лампа на тумбочке в форме лягушки, и подушка тоже.
Ого, говорю, не знала, что ты такой фанат лягушек.
А она: мало ли чего ты про меня не знала.
Я первый раз у Алисы одна, без Джослин. Алиса со мной какая-то другая, будто не старается каждую минуту понравиться.
Она открывает шкаф, встает на стул, стаскивает сверху коробку со школьными формами: вот зеленый клетчатый сарафанчик, она его носила в младших классах, а вот юбка с матроской, это в средних.
Я спрашиваю: тебе какая форма больше нравится?
Никакая. Что за радость ходить в форме.
А я бы походила, говорю я.
Это ты так шутишь?
Как «так»?
Ну как вы с Джослин всегда перемигиваетесь, типа вам оборжаться, а я не въехала.
В горле у меня пересыхает. Больше не буду, говорю я. Перемигиваться с Джослин. Алиса пожимает плечами: да плевать.
Мы сидим у нее на полу, на ковре, ее школьные формы разложены у нас на коленях. Алиса в драных джинсах, глаза толсто обведены черным, но волосы длинные и золотистые. Она тоже не настоящий панк.
Помолчав, я спрашиваю: а почему твои родители нас сюда пускают?
Не родители, а мама и отчим.
Угу. Все равно, почему?
Наверное, чтобы удобнее было за вами приглядывать.
Здесь, в Си-Клиффе, сирены в туман так воют — кажется, будто мы с Алисой плывем куда-то на корабле вдвоем, а кругом не видно ни зги. Я обхватываю колени руками. Мне страшно не хватает Джослин.
И сейчас, спрашиваю я, приглядывают?
Алиса глубоко вздыхает. Сейчас они спят.
Марти, который скрипач, у нас совсем не в тему, он не то что не из нашей школы, он вообще уже второкурсник, учится в Калифорнийском университете в Сан-Франциско, мы с Джослин и Скотти, если он не завалит алгебру, тоже будем поступать туда в следующем году.
Бенни, предупреждает Джослин, если ты выпустишь это страшилище на сцену, народ офонареет.
Бенни кивает: вот и проверим, как он офонареет, — смотрит на часы, типа считает что-то в уме, — через две недели, четыре дня, шесть часов и сколько-то минут.
Мы выкатываем на него такие шары: ты про что? Наконец он торжественно объявляет: звонил Дирк Дирксен из «Мабухая»! Мы с Джослин визжим и кидаемся его обнимать, а для меня это как электрический разряд — мои руки касаются его тела. Я помню те несколько раз в жизни, когда я обнимала Бенни. Каждый раз я узнавала о нем что-то новое: сначала что кожа у него горячая на ощупь, потом что мышцы такие же крепкие, как у Скотти, хоть он и не разгуливает с голым торсом. А сегодня я узнала, как у него бьется сердце: оно ткнулось в мою ладонь, прижатую к его спине.
А кто еще знает? — спрашивает Джослин.
Скотти, конечно. И Алиса тоже, но мы пока пропускаем это мимо ушей: после будем злиться.
У моей мамы родня в Лос-Анджелесе, поэтому Джослин звонит Лу от меня: в нашем счете за телефон одним разговором больше, одним меньше, никто не заметит. Я лежу на кровати в родительской спальне, на цветастом покрывале. Джослин рядом набирает номер, клацает длинным черным ногтем по кнопкам. Из трубки доносится мужской голос, и до меня вдруг доходит, что Лу существует, Джослин его не придумала. Не то чтобы я ей не верила, но все же. Только вместо «привет, красавица» он говорит: я же сказал, я сам тебе буду звонить.
Извини, потерянно бормочет Джослин, но я выхватываю у нее трубку: что, так теперь принято здороваться с девушками? А он: черт, это еще кто? Я отвечаю: Рея. Он вроде успокаивается. Очень приятно, Рея. Вот что, передай-ка трубку своей подруге.
На этот раз Джослин забирает телефон и отсаживается от меня подальше. Говорит почти все время Лу, Джослин молчит. Через пару минут она оборачивается и шипит мне, чтобы я ушла.
Я молча встаю и закрываю за собой дверь родительской спальни. На кухне у нас растет папоротник, подвешенный на цепочке к потолку, роняет в раковину мелкие бурые листочки. На окне занавески с ананасами. Двое моих братцев копошатся на балконе, прививают что-то на росток фасоли — младшему опять поназадавали кучу всего по биологии. Я тоже выхожу на балкон, свет бьет в глаза. Пытаюсь заставить себя смотреть прямо на солнце, как Скотти.
Через несколько минут выходит Джослин. Счастье облачком парит над ее кожей и над черными «мокрыми» волосами. Да плевать, думаю я.
Немного погодя она мне рассказывает: Лу согласился, он приедет на наше выступление в «Мабухае». Может, даже подпишет с нами контракт на альбом. Да нет, он ничего пока не обещает, но — «мы же все равно славно проведем время, правда, красавица? Как всегда?»
Вечером за пару часов до концерта Лу ждет нас в ресторане «Ванесси» — это на Бродвее, рядом с «Энрико». За столиками перед «Энрико» всегда сидят туристы и просто у кого полно денег, прихлебывают ирландский кофе и таращатся на нас, когда мы проходим мимо. Можно было взять с собой и Алису, но Джослин не хочет: Алиса небось и так через день обедает в «Ванесси» с родителями. Они ей не родители, говорю я, а мать и отчим.
В угловой полукруглой кабинке нас встречает широкая улыбка, все зубы наружу, — Лу. По возрасту он примерно как мой папаша. Значит, где-то сорок три. У него густые светлые волосы, а лицо даже красивое — ну что, бывают и у папаш красивые лица.
Лу отводит одну руку в сторону — для Джослин. Иди-ка сюда, красавица! На нем светло-голубая джинсовая рубашка, на запястье какой-то медный браслет. Джослин плавно огибает стол и втыкается ему под мышку. Прекрасно, теперь Рея. Лу поднимает другую руку, и я, вместо того чтобы сесть рядом с Джослин, как собиралась, оказываюсь с другого бока от Лу. Его рука оборачивается вокруг моего плеча. Вот так, мы теперь девочки Лу.
Неделю назад я вычитала в меню перед входом в «Ванесси»: «Лингвини с моллюсками». Я думала про это лингвини всю неделю, и я его заказываю. Джослин заказывает себе то же самое, потом Лу передает ей что-то под столом. Мы с ней выскальзываем из кабинки и идем в туалет. В руке у Джослин коричневый флакончик с кокаином, к горлышку приделана крошечная ложечка на цепочке. Джослин запрокидывает голову, высыпает по две ложечки в каждую ноздрю, резко вдыхает — ах! — и прикрывает веки. Потом она снова наполняет ложечку и передает мне. Когда я возвращаюсь к нашему столику, у меня тысяча глаз — они моргают со всех сторон головы, спереди, сзади, сбоку, и я вижу одновременно все, весь ресторан. Может, тот кокс, что мы пробовали раньше, вообще был не кокс? Мы садимся и рассказываем Лу: говорят, появилась какая-то новая группа, называется Flipper, и Лу нам тоже рассказывает: в Африке он ехал на одном поезде, который не останавливается на станциях, только притормаживает, и люди спрыгивают и запрыгивают в него на ходу. Хочу в Африку, говорю я, и Лу отвечает: как-нибудь слетаем туда вместе, вы и я, втроем, и я думаю: а что, может, и слетаем. Лу говорит: там на холмах почва красного цвета, она страшно плодородная, а я говорю: мои братья выращивают фасоль, но в горшке почва самая обыкновенная, а Джослин спрашивает про москитов, и Лу говорит: небо черное-черное, в жизни такого не видел, и луна сияет — и я понимаю, что вот прямо сейчас, в этот вечер, начинается моя взрослая жизнь.
