Следом за Алексеем, беспомощно оглядываясь на Комиссара, ходит часовой с винтовкой наперевес.

— Мои… Вот — угол оторванный! Это Иемуши всучил… Не разглядел я!.. — радостно рассказывал Алексей, обращаясь то к Михаилу Михайловичу, то к бритоголовому, то к чекистам. — Он мне и йены хотел всучить, а курс-то у них — сами знаете!

— Кто вы, товарищ!.. — прорвался наконец Комиссар в монолог Алексея.

— Я?.. Здравствуйте, товарищ Комиссар! — Алексей протянул руку. — Я начальник Чукотки…

— Кто?!..

— Начальник Чукотки! Не сам, конечно, начальник, а согласно мандата… — Алексей полез за пазуху и вытащил… маузер. В то же мгновение у него на руках повисли два чекиста.

— Да свой я, товарищи!.. — отчаянно барахтаясь, закричал Алексей. — Мандат-то у меня в поясе остался… а там, на маузере, все написано!..

Комиссар взял маузер. Блеснула медная табличка с надписью «Комиссару А. Глазкову от реввоенсовета фронта за доблесть и отвагу».

— Так… — усмехнулся Комиссар. — Глазков!.. Алексея Глазкова я знал лично по Южному фронту. Высокий. Темный. — Он пристально поглядел на Алексея. — Раза в два старше вас.

— Он!.. — обрадовался Алексей. — Он самый!..

— Не вы?..

— Не я!

Комиссар безнадежно махнул рукой и опустился в кресло.

— Тогда рассказывайте…

Грузовик, заполненный беспризорниками всех возрастов, с ходу затормозил возле асфальтовых чанов, от которых врассыпную тут же бросились чумазые мальчишки.

Соскочив на землю, Лукин заглянул внутрь чана — там, согнувшись, сидел беспризорник, не успевший смыться.

— Как зовут?..

— Витька..

Лукин повернулся к сотрудникам:

— Берите.

Над поверхностью воды показалась мокрая голова. Отплевываясь, чекист бросил в лодку пачку слипшихся долларов, набрал воздуха и нырнул снова.

Таких лодок по Яузе плавало несколько.

А на мостике стояла лебедка, и двое людей травили из воды трос со шлангом. Вскоре показался круглый шлем. В руке водолаза тоже были доллары и какая-то тряпка в горошек…

В кабинет вошел Лукин и вытряхнул из пояса на стол, где со счетами трудился Михаил Михайлович, очередную порцию найденного.

— С Яузы, товарищ Комиссар!

— Пояс!.. — обрадовался Алексей. — Вот он! Глядите, товарищ Комиссар!

Михаил Михайлович сердито щелкнул костяшками.

— Тихо!.. Опять сбили… Принесли и уходите!

— Слушаюсь… — испуганно козырнул Лукин.

Комиссар у окна разглядывал маузер.

— Заряжен?..

Алексей пожал плечами.

Комиссар щелкнул предохранителем и вынул обойму — она оказалась пустой.

— Невероятная история…

— Девятьсот девяносто девять тысяч девятьсот восемьдесят один доллар!.. — Михаил Михайлович снял пенсне и протер глаза.

— Невероятная история… — повторил Комиссар. — Вы знаете, товарищ… Глазков, согласно мандату, какое огромное дело вы сделали?..

— Знаю, товарищ Комиссар!.. — радостно отозвался Алексей. — И вам тоже спасибо за помощь! И вам… И вам!.. — Он пожал руки Михаилу Михайловичу, чекистам, бритоголовому. — От всей Чукотки!

Вслед за этим Алексей взял со стола пояс и принялся запихивать в него доллары.

— Куда? — в один голос воскликнули Михаил Михайлович и бритоголовый.

— Как куда? Домой. В Анадырь.

Доллары — стопка за стопкой — исчезали в поясе.

— Через мой труп! — закричал Михаил Михайлович и обеими руками вцепился в деньги.

— В очередь! — решительно заявил Алексею молчавший до сих пор бритоголовый. — Я второй месяц хожу!..

— Товарищи!.. — широко раскрыл глаза Алексей. — Какая очередь?.. Деньги-то ведь мои!.. Чукотские! У меня же план!.. Товарищ Комиссар!..

Все трое, держась за пояс, смотрели на начальника.

Комиссар подошел к столу.

Стучат колеса поезда.

За оконным стеклом тянутся поля, реки, серые деревенские крыши.

У окна сидит Алексей. Вымытый, подстриженный, в заметно великоватой шинели.

Напротив него — молоденький, крестьянского вида парнишка с сундучком на коленях.

Оба молчат. Смотрят в окно, покачиваясь на скамейках.

Наконец Алексей, вздохнув, развязал мешок, достал из него пояс в горошек, а из пояса… вынул воблу.

Постучал и принялся чистить, поглядывая на попутчика.

— Комсомолец? — спросил он.

— Комсомолец.

— Держи.

Алексей долго и задумчиво глядел, как паренек чистит воблу.

— Вот ты мне скажи… — вдруг заговорил он. — Положим, есть у тебя миллион… И на этот миллион ты, если захочешь, можешь у себя в деревне хоть завтра полный социализм построить. С баней, с электричеством… Даже, скажем, с планетарием!.. Построил бы?..

— Ясное дело, — усмехнулся паренек.

— А тебе говорят: нет! Надо станки там разные купить, гвозди, лекарства… для другой деревни…

— А кто говорит?

— Не важно. Я, скажем, говорю.

— Ты?..

— Я.

— А миллион мой?

— Твой.

— Ну тогда — как захочу, так и сделаю.

— А станки?

— А на кой они мне?

— Ага!.. — язвительно приподнялся Алексей. — У тебя, значит, социализм, а остальные сто шестьдесят миллионов пускай подождут! Какая же твоя комсомольская революционная сознательность?.. Да ты знаешь что?

— Что?

— Нету такой пошлины, чтобы на нее социализм купить!.. Его строить надо!.. На основе научной теории! Самим! Понял?

— Чего ты ко мне пристал? — обиделся паренек. — Сам спрашивал, сам орет…

Они помолчали.

— Едешь-то откуда? — спросил паренек, возвращаясь к вобле.

— С Чукотки…

— И куда?

— На Чукотку.

— Это… почему?

— Потому… — ответил Алексей, глядя в окно. — Потому что земля круглая…

Снова на экране — глобус.

Под продолжающийся стук колес медленно уплывают Москва, Ярославль, Волга, Урал, Сибирь…

И со свистком паровоза глобус опять оживает, наполняясь шумами, голосами, музыкой, железными лязгами, грохотом моторов.

Нигде не утихает говорящий глобус — даже там, в районе буквы «Р», где еще вчера мы слышали только свист ветра…

…На цветном, широком экране расцветают семь алых сердец. Раздается короткий, дробный звук, похожий на автоматную очередь, и на каждом сердце, как на конверте, отпечатывается почтовый штемпель.

В таком обрамлении возникает название фильма:

Пока идут остальные титры — на экране мелькают хвойные и лиственные леса, болота, речки, мосты и разъезды. Стучат колеса поезда.

Проносятся надписи, выложенные на откосах белым камнем: «Счастливого пути» и «Добро пожаловать»… Под беззаботное треньканье балалаек переплетаются, сходятся и расходятся, как лучи прожекторов, рельсы.

На верхней вагонной полке, рядком, свесив ноги, сидят трое в солдатской форме и с балалайками: преображенное трио ярославских ребят.

Сам Константин Яковлевич Збруев тем временем находился в конце вагона и, поставив ногу на чемодан, чистил сапог.

— Спасибо, отец! — он полюбовался зеркальным блеском и вернул щетку проводнику. — Благодарю за культурное обслуживание!

Збруев взял чемодан, поправил походный транзистор на ремешке.

— Еще до станции-то полчаса! — сказал проводник.

— А хоть час, — ответил Збруев. — Счастливые, папаша, часов не соблюдают! — вышел в тамбур и проследовал в другой вагон.