Гардон в страхе тер подбородок. Все это звучало крайне неутешительно. Первым подал голос Финли:

– Батиста!

Когда итальянец вошел, он отдал приказ:

– Распорядитесь, чтобы Латуре выставил четыре пулемета и подготовил двадцать пулеметных лент.

Капрал спешно удалился.

– Вечером, на световой сигнал, каторжники, объединившись с конвоем, ворвутся в форт и быстро расправятся со всеми, кто станет оказывать сопротивление…

– Илье, – сказал Финли, – будьте любезны, отдайте приказ, чтобы закрыли ворота, и попросите Латуре втащить пулеметы на бруствер, вы с Барбизоном ни во что не вмешивайтесь, что происходит внутри, ваше дело следить и, когда конвой с каторжниками подойдет к стенам форта, открыть по ним безжалостный огонь! Это единственное, что нас еще может спасти.

Илье и Барбизон вышли. Гардон беспомощно молчал. Внутри у него все похолодело от страха.

– Но почему же… – выговорил он наконец охрипшим голосом, – если они все знали.,, почему ничего не сказали? Мы ведь могли послать за пополнением… Спаги… добрались бы сюда из Тимбукту за неделю…

– Мне кажется, – ответил Финли, – они намеренно не стали вмешиваться в события и позволили назреть бунту… Судя по всему, люди из секретной службы, следуя за сокота, хотят отыскать тот самый найденный Рюселем путь…

Они помолчали. Вернулся Батиста с пулеметными лентами. Свалил их на пол. Он казался спокойным, но

в любом случае зрелище было довольно тягостное: наблюдать, как он проверяет патронные гнезда.

Голубь с Главачем и Троппауэром держали последний военный совет. Естественно, за бутылкой вина, будто они всего лишь невинно развлекаются.

– Мы можем рассчитывать на шестнадцать человек, – сказал Голубь. – Заговорщики предлагали нам присоединиться, но мы дали уклончивый ответ. Что делать дальше?

– Дальше… – неуверенно протянул сапожник, – хорошо бы, наверное… узнать… чего они хотят… И потом… что могут шестнадцать человек… против стольких… Я не знаю… по правде сказать…

. Сапожник не знал и того, зачем вообще нужно усмирять бунтовщиков. Но поди здесь поспорь с двумя сумасшедшими…

– Сегодня вечером, – сказал Троппауэр, – конвой вернется с каторжниками. Им из форта будет дан сигнал.

Вошел Пенкрофт и пристально посмотрел на них.

– Чего шепчетесь? – вызывающе произнес он. – Послушай, Аренкур! Пора бы тебе понять, что ты зря стараешься. Надеюсь, все ясно?! Других это не касается. Только тебя. Просто обидно за такого умного человека.Поздно уже шушукаться. Понял?

– У меня такое чувство, Пенкрофт, – радостно ответил Голубь, – что мы с тобой в скором времени подеремся. Ты силач и прекрасный боксер, а для меня нет большего счастья, чем выбить зубы такому…

Пенкрофт окинул его насмешливым взглядом и вышел.

– Будешь его лупить, обязательно предупреди меня, – сказал Голубю Троппауэр. – Я тоже хочу отвесить ему парочку оплеух.

– Еще один вопрос, – обратился Голубь к Главачу. – Что делать, когда заваруха начнется?

– Прошу вас… мне не хотелось бы… давать… советы…– с мукой ответил сапожник. Что им от него нужно? Не желает он тягаться со столькими бунтовщиками! – Самое правильное… по-моему… – промямлил он наконец, – вытащить из подвала… ром и вино… потому что… все равно там всего много…

Голубь вскочил.

– Гениально! Потрясающе!…

Сидевшие неподалеку солдаты уставились на него, поэтому немного тише он добавил:

– Благодарим вас. Блестящая мысль. Именно так… ром!

Знать бы, чего он радуется, недоумевал Главач. Если вспыхнет бунт и их всех перебьют, так хоть напиться сначала, мысль самая простая. Но почему гениальная?

– Ты понял? – спросил Голубь Троппауэра, когда они вышли во двор. – Первоклассная идея. Когда начнется заваруха, мы взломаем погреб. Пейте себе на здоровье все, кто есть в форте, а мы сами пить не будем.

– Ну разве что хлебнем по глоточку, – вставил поэт. – Если уж…

– Нет! Мы должны оставаться трезвыми, – решительно возразил ему Голубь.

И покинул Троппауэра. Он уже четыре дня не видел Магды. Утром рядом со своей тарелкой он нашел маленькую записку. «Жду вас в пять» – значилось в бумажке.

Было как раз пять часов. Голубь поспешил в комнату за кухней. Когда он подбежал, дверь тихонько приоткрылась. Магда ждала его.

Голубь расплылся в улыбке. Вместо мальчишки-араба, его принимал призрак в белом костюме. Красивая, грустная женщина, которая пела в пустыне.

– Нам нельзя здесь долго оставаться… – сказала Магда Рюсель. – Не стоит рисковать.

Первым делом Голубь поцеловал ей руку.

– Будьте спокойны, положитесь на меня.

– Вы знаете, что в форте готовится бунт?…

– Знаю, – отмахнулся Голубь. – Так и быть, открою вам, что Главач не сапожник, а майор французской секретной службы. С его помощью мы в два счета расправимся с бунтовщиками.

Плача и смеясь, Магда взяла Голубя за руку.

– Ради Бога, ничего не предпринимайте, вы такой безрассудный и легкомысленный ребенок…

– Ошибаетесь, – самонадеянно возразил ей Голубь. -Те времена давно прошли. Лучше расскажите что-нибудь о себе…

– …Вы уже знаете, что я дочь Рюселя. Мой бедный отец был нервным, своенравным человеком. Добрым, гениальным, но необузданным, легко впадающим в ярость… Из-за него я в шестнадцать лет ушла из дома. Мы не могли ужиться. Я тоже, как и мама, стала актрисой… Потом разыгралась эта трагедия… Отец пропал… Сейчас я уже знаю, что его убили. Маме навязали в этой истории некрасивую роль, будто бы она обманывала своего второго мужа, доктора Бретая. Мама давно любила Бретая и была несчастна с моим отцом, но оставалась ему верна. Поэтому я решила доискаться до правды. Я вступила в эту страшную борьбу, чтобы восстановить честь моей бедной матери. Но великое открытие отца – найденный им путь через пустыню – оказалось неотделимо от всей этой трагической истории. Я сражалась в одиночку, только старый слуга, который ушел когда-то со мной из отцовского дома, метис Махмуд, был рядом. Это его вы видели однажды в качестве лакея, а в другой раз как заклинателя змей в Мурзуке. Я и сама проделала немалую работу, я все-таки актриса, умею гримироваться. Я следила за теми, кто был с отцом в экспедиции. Я понимала, что преступник – кто-то из них. Чтобы проникнуть на окраину, где европейская женщина не может остаться незамеченной, я надевала бурнус, красила кожу коричневой краской и, чтобы меня уж совсем невозможно было узнать, надевала мужскую маску… Если вы помните старого араба в саманке, на авеню Мажента… Голубь чуть не упал.

– Что?! Тот безобразный, дряхлый старик?… Это были вы?… И бороду приклеили?… О-ля-ля! Вон оно что! То-то я не видел, как вы вошли в дом, из которого вышли! Вы сидели в бурнусе… с бородой! А пока я пришивал пуговицу, переоделись в женский костюм и выскочили… А я-то за вами бежал, я-то все никак не мог понять… Так, значит, вы были тем старым арабом!

– И Абу эль-Кебир – тоже я, тот щуплый старикашка с трахомными глазами, длинной седой бородой и пронзительным голосом…

Голубь опять разинул от изумления рот. Потом притянул к себе девушку и поцеловал.

– Не сердитесь, – бормотал он, – вы спасли мне жизнь! Даже поцелуем я не смогу выразить вам свою благодарность…

– Больше не надо… выражать свою благодарность… Махмуд сопровождал меня повсюду как заклинатель змей. Когда он понял, что гадюку украли и в то же время у вас пропала рубашка, он предупредил, что может случиться, но он считал вас предателем, а я… я уже тогда… Словом, я начала сомневаться. Потому и вылила на вас водку… – Магда отпрыгнула. – Нет, прошу вас, сейчас не время выражать благодарность… Вот такая история…

– А часы?…

– Да, часы… в них спрятана карта местности, где проходит найденный отцом путь, но никто не может разгадать их тайну.

Они замолчали. Голубь взял девушку за руку, и она не отнимала руки.

– Может, стоит еще раз взглянуть на часы? – спросил Голубь. – Вдруг что-нибудь придумаем… Постойте! Вспомнил… Бедный Малец мне что-то писал.