Так стоит ли удивляться, что Саладин поклялся умертвить барона собственной рукой!.. Тот, кого подданные считали мягкосердечным и не властолюбивым, объявил против франков джихад: «Теперь, когда нашей власти или власти наших подданных подчиняются все мусульманские земли, мы должны в благодарность за эту милость Аллаха собрать всю решимость и направить силы на проклятых франков. Мы должны победить их ради нашего Бога. Мы смоем их кровью позор, который они нанесли Святой земле!» На Коране поклялся он «очистить землю от этих поганых орденов». Нога варвара не должна ступать по священным кущам. «Всякий, кто хорошо знает франков, видит в них только животных, обладающих доблестью в сражениях и ничем больше, – точно так же, как и хищники обладают храбростью при нападении. Прочих добродетелей они лишены, – напишет современник султана эмир Усама ибн-Мункыз в своей „Книге назиданий“. – Помню, когда между нами был мир, со мною как-то подружился один из приближенных короля Фулька. Он привязался ко мне и называл меня не иначе как братом. Мы часто посещали друг друга. Когда же он решил отплыть в свою страну, он сказал мне: „Отправь со мною твоего сына – пусть он посмотрит на наши обычаи и научится разуму“. Мой слух поразили эти слова. Найдя благовидный предлог, я вежливо отклонил это предложение. Безумец не понимал, что для моего 14-летнего сына плен и рабство не были бы страшнее, чем поездка в страну франков…»

Сами крестоносцы не только ненавидели Саладина, но и уважали – за отвагу и своеобразное благородство. Рассказывали, что, когда однажды султан вошел во взятый им город, бедная христианка, у которой отобрали сына, бросилась к его ногам. Властитель выслушал ее, а затем, поставив ногу на шею лошади, заявил, что не сдвинется с места, пока ребенка не найдут. Эмиры исполнили его повеление, и сын был возвращен матери на глазах победителя… Даже провансальский миннезингер Вольфрам фон Эшенбах воспел его как человека, равного в своих добродетелях истинным христианам, – милосердного, прилежного в молитвах и постах. Одно время в кругах крестоносного воинства даже всерьез обсуждали возможность обращения Саладина в христианство. Говорят, его аскетизм был близок самоистязанию, а трудолюбие поражало всех: каждый день он лично разбирал петиции, а дважды в неделю судил провинившихся. И даже если жалоба была подана на самого султана – подданные знали, что дело будет решено по справедливости, и им нечего бояться. Султан гордился своим родом, утверждая, что «Айюбиды были первыми, кому Всевышний даровал победу». И добавлял: «Мое нынешнее войско ни на что не способно, если я не поведу его за собой и не буду каждый миг присматривать за ним…»

Впрочем, род Юсуфа Салах ад-дин (Саладином его называли европейцы) был, мягко выражаясь, не столь уж и знатен. В день рождения сына его отец, курд Айюб, был изгнан с поста начальника гарнизона крошечной крепости Тиркит на берегу Тигра. Правда, опала была недолгой – совершеннолетие Саладин встретит уже сыном правителя Дамаска. Оттуда со своим дядей Ширкухом, главнокомандующим армии сирийского султана Нур аддина, он впервые отправился в поход.

Летописцы рассказывают, что отважный юноша немало отличился, возглавив оборону Александрии, которую осадили крестоносцы. А после окончания кампании сказал своему дяде:

– Даже если бы мне посулили престол египетский, я не хотел бы больше браться за меч!

Говорят, Ширкух произнес строку из Корана:

– Ты ненавидишь то, в чем благо для тебя, – ибо не с тобой знание, но с Богом…

С той поры Божий промысел во всем сопутствовал Саладину. Когда Ширкух, ставший визирем Египта, умирает, его место занимает племянник. А вскоре и Нур ад-дин уйдет в расцвете лет. Для того чтобы стать правителем Египта, Саладину даже не пришлось прикладывать никаких усилий. Народ любил его за справедливость, знать ценила его талант искусного полководца и щедрость. Вот как описывает султана французский писатель Эрбер ле Поррье.

«В то время как народ пировал, Юсуф предавался размышлениям о смысле жизни… Отсутствие образования с лихвой возмещалось у него тягой к наукам и одухотворенностью. Душа Юсуфа была богаче поэзией и истиной, чем Коран, который он знал наизусть. Ни одного мгновения он не сомневался, что идет прямо в лоно пророка. Война была этим путем, ибо сказано: спасение – под сверкающими саблями, и рай – под сенью мечей… Если флажок на фронтоне дворца был спущен, это означало, что султан сам выступил в поход. Отсутствие войск превращало Аль-Кахиру в деревню. В эти дремотные месяцы, когда на улицах реже слышалось ржание лошадей, мне легче работалось и писалось. Юсуф отсутствовал полгода, год, иногда больше. Он возвращался в облаках пыли и в ореоле побед, уже вошедших в привычку, и за ним неслись славные имена: Моссул, Яффа, Басра, Хаттин…»

Кошмар Хаттина крестоносцы запомнят надолго – ведь именно здесь они потерпели одно из своих самых сокрушительных поражений в Святой земле.

…Полученное известие было нерадостным – проклятый Саладин взял город Тивериаду. «Мусульманская армия, по виду схожая с океаном, окружила Тивериадское озеро, и поставленные палатки покрыли всю равнину». Через час нижний город был сожжен дотла – лишь цитадель, гарнизоном которой командовала Эшива, принцесса Галилейская, жена графа Раймонда III Триполийского, по-прежнему отчаянно сопротивлялась ненавистным сарацинам. В ставке возникло смятение: Прекрасная Дама бьется с кровожадными магометанами на берегах озера, по водам которого ходил, яко посуху, Спаситель…

И вот войско султана под стенами Тивериады. Не дикое полчище, наспех собранное из добровольцев-газиев, а профессиональная армия, ядро которой составляли курды. Каждый был готов отдать жизнь за своего вождя. Тюркские кавалеристы – потомки сельджуков били из своих дальнобойных луков без промаха. Увы, «летучая» маневренная конница была не в состоянии выдержать натиск закованных в броню рыцарей. Так появился корпус мамлюков – тяжело вооруженных конников – отчаянных и преданных рабов, по боевой выучке не уступавших франкским. Угрожающую картину довершали легкоконные наемники – туркмены и бедуины. Хронист напишет:

«В год 1187 от Рождества Христова правитель Сирии собрал армию многочисленную, как песок на морском берегу, дабы начать войну на земле иудеев. Правитель Иерусалима также созвал свою армию, рассредоточенную по Иудее и Самарии. В городах, селениях и замках не осталось никого, способного держать оружие, кто не поднялся бы по королевскому приказу. Но и этого воинства было недостаточно…

Сирийцы тем временем пересекали Иордан. Они наводнили и опустошили землю вокруг родников Киссона от Тивериадского озера… до самого Назарета и вокруг горы Табор. Как только они увидели, что страна разорена теми, кто бежал в страхе перед ними, они подожгли гумна и жгли всё, что только видели. Вся земля горела перед ними, как огненный шар. Не удовлетворенные даже этим, они взошли на Святую гору, к священному месту, где Спаситель наш, после явления Моисея и Илии, показал своим ученикам – Петру, Иакову и Иоанну – славу будущего воскрешения в его Преображении. Сарацины осквернили это место.

После того как передовые группы завершили разрушение, Саладин и вся его армия пересекли реку. Саладин приказал своим силам спешить к Тивериаде».

Весть от Эшивы пришла в лагерь христиан ближе к вечеру. Король Ги незамедлительно собрал военный совет. За то, чтобы выступить на рассвете, высказались все присутствующие – кроме самого графа Триполи. Он произнес: «Тивериада – мой город, и моя жена там. Никто из вас не предан городу так неистово, слава Христу, как я. Никто из вас не жаждет снять осаду или помочь Тивериаде так, как я. Тем не менее, ни мы, ни король не должны уходить от воды, еды и прочего необходимого, чтоб вести такое множество людей на смерть от голода, жажды и убийственной жары в пустыне. Вы прекрасно знаете, что под палящим зноем такое количество людей не сможет выжить и дня, если у них недостаточно воды.