— Заметьте, Уотсон, — пробормотал он, — сколько в этом коридоре тёмных углов и закоулков. Укромных мест, где убийца мог укрыться от охранников. Для преступления не нужны были никакие сверхъестественные средства. — Он раздражённо покачал головой. — Возможно, разум Майкрофта действительно даёт слабину.

Возле дверей в кабинет нас встретил высокий молодой парень, худой и измученный, и я тут же профессиональным взглядом определил по его лицу и поведению, что он находится в состоянии, близком к нервному расстройству. Я решил, что он либо родственник покойной, либо же отвечал за её безопасность, а следовательно, стоит на грани карьерного краха. К счастью, я не поделился своими соображениями с Шерлоком Холмсом, поскольку обе догадки оказались ошибочными. Молодой человек представился Уилфордом, личным секретарём покойной миссис Чалмерс.

— Полагаю, — сказал он всё ещё дрожащим голосом, — что вы и есть те два господина, о визите которых предупредили из Скотленд-Ярда.

— Именно, господин Уилфорд, — подтвердил Холмс. — Можно осмотреть комнату?

Уилфорд вытащил ключ и отпер дверь.

— Очень тучный мужчина, приходивший вместе с полицией, велел держать кабинет запертым, чтобы здесь никто не шастал, — объяснил он.

— Отлично, — кивнул Холмс, — лучше, чем я мог ожидать.

Я беседовал с Уилфордом возле двери, пока Шерлок Холмс изучал комнату в мельчайших деталях. Уилфорд повторил в общем-то ту же историю, что мы слышали уже дважды. Однако в ходе беседы тотчас обнаружился факт, не упомянутый в газетной статье: у молодого человека имелись большие проблемы со слухом. Это объясняло, как я понял, тот факт, что он не слышал рокового выстрела (кроме того, преступник использовал пистолет очень малого калибра), и подразумевало, что сердитые слова, которые он различил из-за двери, должны были произноситься на весьма повышенных тонах. Наш разговор прервался, когда Холмс позвал меня из-за стола. Я с удивлением увидел, что былое радостное возбуждение, яростный блеск в глазах и румянец на обычно бледных щеках — приметы того, что Холмс взялся за интересное дело, — испарились; лицо моего друга исказила обеспокоенность.

— Как я и опасался, Уотсон, — сказал он тихим голосом, чтобы Уилфорд, всё ещё топтавшийся в дверях, точно не услышал, — случилось самое плохое. Множество мельчайших деталей тому подтверждение, но нет необходимости изучать эти детали, поскольку преступник оставил свою визитную карточку. Смотрите!

Он указал на открытую книгу, лежавшую на столе. Я внимательно осмотрел её. Это был маленький томик, старый (старше меня!), в переплёте из красного сафьяна. Разворот был усеян замысловатыми символами из области математики и астрономии; уравнения следовали одно за другим, связанные между собой фразами вроде «а следовательно», «поэтому», «таким образом ясно, что». Страница была озаглавлена «Примерное решение задачи о многих телах», что лично для меня звучало так же непонятно, как и символы, которые следовали после заглавия. Я признался в этом Холмсу, добавив:

— С таким же успехом книга могла быть написана на греческом.

— Большая её часть действительно написана на греческом, — рассеянно ответил Холмс, а потом внезапно сказал: — Уотсон, произошло наихудшее, последствия могут быть ужасающими. Давайте надеяться, что мы вовремя успеем предотвратить несчастье! Пойдёмте!

Он пулей вылетел из кабинета, чуть не сбив с ног растерянного Уилфорда. Мне удалось догнать друга в коридоре.

— Ради всего святого, Холмс, — потребовал я объяснений, — куда мы несёмся в такое время?

— В Нью-Йорк, разумеется, — ответил он нетерпеливым тоном. — И в этот раз я, так и быть, сделаю уступку современному транспорту.

Всего через несколько часов бы уже сидели на борту нового «Конкорда-2», изумительного рукотворного орла, который парил в восьми милях над искрящейся голубой поверхностью Атлантики, двигаясь в сторону Нью-Йорка со скоростью, почти в четыре раза превышающей скорость звука. Это был удивительный опыт для человека моего возраста и происхождения, который до этого никогда не летал. После многих десятков лет в тиши и глуши тот день запомнился мне абсолютной неразберихой, полной беготни и суеты, а безумная спешка и посадка на новейший и самый быстрый из всех сверхзвуковых пассажирских самолётов стали заключительным аккордом. В то время Британские авиалинии ещё разрешали курить на борту, и Шерлок Холмс тут же набил огромную трубку крепким табаком и закурил. Он удовлетворённо откинулся на спинку кресла; над его головой собирались густые облака дыма, а лицо выражало отрешённость, что свидетельствовало о погруженности в хитросплетения особо сложной проблемы. Холмс не обращал ни малейшего внимания на сердитые взгляды и ворчание других пассажиров и с тем же успехом пропустил мимо ушей и мои вопросы: какое именно зло мы должны предотвратить? Знает ли он, кто убил премьер-министра, и если да, кто преступник? Что мы будем делать в Нью-Йорке? Холмс соизволил ответить лишь на один из моих вопросов, да и тот не имел отношения к загадочному приключению, в которое мы оказались втянуты. Я спросил, как его брату Майкрофту удалось держать в тайне собственное бессмертие, если на протяжении многих десятилетий он ежедневно контактировал с целой плеядой сменявших друг друга правительственных чиновников.

— Ах, Уотсон, — объяснил Холмс между двумя затяжками, — тому помогли два обстоятельства. Во-первых, сам факт смены министров. Человек может заступить на должность, скажем, в составе нового правительства, увидеть там Майкрофта и решить, что перед ним очередной мелкий госслужащий, примечательный лишь своими габаритами, а потом через пару лет покинуть пост, оставив позади себя Майкрофта, всё такого же мелкого госслужащего. Никто не видит в этот промежуток времени, как Майкрофт стареет, но не находит это примечательным, поскольку, во-первых, зачастую человек визуально не меняется за относительно короткое время, а во-вторых, глава кабинета обычно не обращает внимания на толпу безликих чиновников, которые фактически выполняют всю работу в министерствах. Именно такие рабочие лошадки и поддерживали столь обширную структуру, как современное правительство. Майкрофт, в особенности из-за его сидячего образа жизни, вскоре начинает восприниматься любым сторонним наблюдателем как некое продолжение стола.

Я слушал с большим интересом: возможно, впервые на моей памяти Холмс говорил в хвалебном ключе о госслужащих хоть какого-то уровня. Произнося последнюю часть речи, мой старый друг забыл о трубке, и она чуть не потухла, а это было угрозой для всего процесса курения, поскольку у Холмса имелась дурная привычка затягиваться слишком часто, а не курить лениво и медленно, как полагается действительно цивилизованному человеку. Теперь он пыхтел как безумный, пока трубка не начала снова выбрасывать клубы горячего дыма, и только потом возобновил объяснения:

— Второе обстоятельство, о котором я говорил, — это важность Майкрофта. Я давно уже твердил вам, что Майкрофт в большей степени, чем любой другой из чиновников, и есть британское правительство. Теперь почти все главные министры позабыли о его значимости, однако те, кто понимает, что на самом-то деле находится на вторых ролях, а министерствами за них руководит Майкрофт, предпочитают по понятным причинам не афишировать этот факт. Они определённо не станут привлекать внимание остальных к Майкрофту, например сославшись на то, что он любопытным образом не стареет, поскольку это сделает наглядным и его огромную значимость, а следовательно, и бесполезность министров.

После этой тирады он погрузился в молчание, задумчиво уставившись на спинку кресла впереди, хотя теперь его задумчивость, казалось, была не столь приятного свойства, как ранее. Обеспокоенное выражение лица и ещё более решительное пыхтение трубки, по-видимому, указывали на то, что дело, которым мы занимаемся, что бы оно собой ни представляло, относится к разряду пренеприятнейших.

Я тем временем погрузился в собственные мысли. Шерлок Холмс в течение тех долгих лет, что мы оба провели в Лондоне, был сложным компаньоном — и по причине странных привычек, и по причине эксцентричного поведения. Однако уединение в Суссексе в значительной мере изменило его, он стал приятным человеком, порой даже словоохотливым, словно бы наше сельское пристанище пробудило в нём дух предков-помещиков. Изменение меня порадовало. Первоначально наша дружба была едва ли не односторонней и скорее напоминала отношения между рыцарем и его оруженосцем, чем союз людей, равных по социальному положению. Но за десятилетия нашего мирного затворничества мне удалось наконец пробиться через стену скрытности Холмса, постичь какие-то из его потаённых чувств и узнать много личного, увидеть, какой потрясающей глубины душа прячется за этой холодной наружностью, и, если вкратце, стать наконец по-настоящему его другом. К моему величайшему неудовольствию, теперь я вынужден был беспомощно наблюдать, как активная вовлеченность в расследование, в данном случае в расследование убийства миссис Чалмерс, перевоплотила Шерлока Холмса в прежнего эгоцентрика, резкого, замкнутого и язвительного. Очевидно, что это преступление олицетворяет какое-то ужасное, пусть пока и не названное, зло, которое скрывается за фактом собственно убийства, и я готов был признать, что именно эта неясная зловещая опасность играет ключевую роль в возврате Холмса к прежнему эмоциональному состоянию. Тем не менее сам процесс меня печалил и даже вгонял в тоску.