Что было делать? Я взял из рук историка бельгийку и в знак благодарности обнял его.

— Спасибо тебе за подарок, дядя Ёша, но мне право так неудобно… Хоть и не хочу, а граблю тебя!

— Совсем не грабишь, просто ружьё приобретёт новую осмысленную жизнь. Перестанет быть металлоломом, — обрадовано сказал учёный.

— У меня к тебе просьба, дядя Ёша, — перевёл я разговор на другую тему.

— Всегда к твоим услугам, — посмотрел он на меня.

— Что-то мне не хочется уезжать завтра из Колы. Разреши побыть ещё пару деньков? Я бы хотел познакомиться с твоими книгами «Антибиблии». О трёх папках ты мне кое-что поведал, но что у тебя собрано в двух последних книгах не знаю?

— Честно говоря, я и сам тебе хотел предложить остаться, — обрадованно сверкнул своими чёрными глазами учёный. — Потому и намекал, что тебе надо многое прочесть. Прекрасно! Тогда жаренные цыплята в маце со специями у нас будут на ужин! Будем обмывать подарок и решение продолжать работу.

Поздно вечером, после царской трапезы и долгих разговоров о жизни, дядя Ёша, обратившись ко мне, сказал:

— У меня, Гера, к тебе немаловажная просьба. Когда познакомишься с моими работами, немного подожди. Не торопись с поездкой по другому адресу. Я чувствую, что тебе захочется ещё куда-нибудь махнуть. Дай своему сознанию привыкнуть к тому, что от меня услышал и ещё узнаешь. Так будет лучше и тебе, и тем, к кому ты собрался. К тому же, в стране вскоре грянут такие перемены, что станет какое-то время не до путешествий… Подожди хотя бы года два-три. Я согласно кивнул учёному.

Неожиданный бой часов вернул меня к действительности. Улетучившиеся воспоминания оставили в глубине души след чего-то навсегда утраченного и в то же время необыкновенно дорогого и близкого. Я взглянул на стенные куранты и не поверил своим глазам: прошло не многим более получаса! За такое короткое время я вспомнил буквально всё, чем жил тогда в Коле. О чём мы с дядей Ёшей говорили, и что я прочёл в его книгах и рукописях…

«Интересно, чем он сейчас занят, этот еврей-отступник? Наверное, продолжает работать со своей «Антиторой». Хотя вряд ли: той фактологии, которую ему удалось собрать и обобщить, и так вполне достаточно, чтобы свести с ума любого традиционалиста!» — невольно улыбнулся я, вспоминая свои впечатления и эмоции во время работы с материалами историка. Чтобы описать то, что я у него нашёл, потребуется целая жизнь! Удивляло то, что антрополог почему-то не собирался публиковать свои открытия. На мой вопрос он коротко сказал:

— Рано, Гера! Лет эдак через 50 может кто-нибудь и опубликует, а сейчас рано. Обыватели к тому, — он указал пальцем на «Антибиблию», — что здесь написано, ещё не готовы, а про учёных мужей и говорить нечего. Узнай ортодоксы, чем я занимаюсь, они закопают меня заживо!

«Дядя Ёша был прав. Фактология, собранная учёным, рушила все привычные стереотипы! И я был очень благодарен ему, что он позволил мне прикоснуться к своему самому сокровенному».

С этими мыслями я поднялся из-за стола и вышел на крыльцо дома.

Всё также крупными хлопьями валил снег. На противоположной стороне реки горели огни ночного города. Было удивительно темно и тихо.

«Вот какая первая ночь зимнего солнцестояния двухтысячного?! Сказка да и только!» — думал я, подставляя разгоряченное лицо падающим снежинкам.

Снежинки падали, таяли на щеках и каплями воды катились за ворот рубахи. Но мне было почему-то приятно.

«Ночь воспоминаний прожитого семнадцатилетия! Семнадцатилетия дорог и странствий! Но какие они сегодня яркие, мои воспоминания! Странно, почему? Наверное, что-то в природе всё-таки меняется. И душа это почувствовала. Поэтому и воссоздает такие яркие образы прошлого. Своего рода итог оставленного позади, — думал я. — А всё-таки хитрюга историк: на мой вопрос: «Что же делать?» так и не ответил. Как он мне сказал тогда на прощание: «Этот вопрос задаёте, как правило, вы, русичи, но не мы, русские евреи, татары или армяне, поэтому ответить тебе я на него не могу. Ответ ты должен найти сам! Только тогда ты поверишь в будущее». Конечно же, дядя Ёша был прав. Ну что он мне мог посоветовать? Только пойти повеситься или удавиться?»

Подышав свежим воздухом, я снова вернулся в дом и, подойдя к открытому сейфу, вынул из него подарок учёного. Вот уже как семнадцать лет бельгийка Пипера служит мне верой и правдой! Чудо- ружие и лёгкое, и мощное! Самое то, для экспедиций и дальних походов. Бывший хозяин двустволки мне тогда сказал:

— Чтобы я его, русского еврея, не забыл. Да разве можно забыть тебя, дядя Ёша? Таких как ты не забывают!

На столе всё также горели свечи. И я поднеся двадцатку к свету, стал рассматривать её вороненую сталь. Как я её ни берёг бельгийку, но следы от наших общих дорог на ней всё-таки остались. Заметно побелели курки, и на ореховой ложе появились новые царапины. Я помнил на оружии каждую потертость и ссадину. Вот эта появилась на Большом Югане, когда в районе юрт Ярцемовых я добывал на зиму глухарей. Тогда неаккуратно прислонённая к стене бельгийка упала на пол и задела рядом стоящую кастрюлю. Вот эта царапина появилась на её ложе в вершине Таза — в районе посёлка Ратта. А эта уже на Колыме, когда течением перевернуло лодку и ружьё утонуло. Я его нашёл тогда на гальке, среди донных валунов и острых камней.

— Ты ведь не стояло у меня в шкафу, — обратился я к оружию. — Так что извини! А потом шрамы воина только украшают, — положил я На место подарок историка.

«Вспоминать так вспоминать, — подумал я про себя. — Таков сегодня день, вернее ночь. В новое тысячелетие я должен забрать из предыдущего всё позитивное и нужное, негативное же постараюсь забыть».

Налив себе бокал гранатового сока и поудобнее усевшись в кресло, я снова погрузился в прошлое.

«Что же там было ещё замечательного, на Мурмане? — стал перебирать я в памяти. — Пожалуй, после прощания с дядей Ёшей ничего… Хотя нет, кое-что было! Удивил один странный пассажир. Студент-третьекурсник, ехавший из Мурманска в Ленинград на учёбу».

Мальчишка, сидя напротив, с увлечением дочитывал «Порт-Артур» Степанова. По его лицу было видно, что юноша искренне переживает гибель любимых героев и сдачу крепости японцам. Докончив последнюю страницу, он закрыл книгу и, увидев, что я с интересом за ним наблюдаю, спросил:

— Вы читали Степанова?

— Читал, — кивнул я.

— Тогда объясните мне, пожалуйста, если, конечно, можете, зачем некоторые русские офицеры, такие, как, например Фок, Сахаров и другие, желали поражения России в войне с Японией?

Вопрос был не в бровь, а в глаз. Прямой и по существу.

— Как тебя звать? — спросил я студента.

— Ярославом, — почему-то покраснел юноша.

— Подходящее имя! — улыбнулся я. — Тут вот какое дело, Ярослав. Все эти офицеры, скорее всего, были потомками русского дворянства, — начал я свои объяснения. — Потомками бывших помещиков-крепостников, которых из поколения в поколение учили ненавидеть свой же народ. Это с одной стороны. С другой, все они, как и их предки, пресмыкались перед Западом и вообще перед иностранщиной. Страдали чужебесием! Есть такая у нас болезнь, у русских… И, в-третьих, они люто ненавидели царскую фамилию. Ведь это она, в лице Александра П, отняла у них крепостных… Заставила из паразитов превратиться в социально активных, фактически в тружеников. Все эти факторы и толкнули потомков дворян в масонские ложи. Масоны же служат не Родине, а ордену, а на кого работает орден, ты, я думаю, догадываешься.

— Смутно, но догадываюсь, — сказал Ярослав. — На того, кто его создал и финансирует…

Последние слова юноши меня удивили. Парень, как я понял, был не промах. Тут либо интуиция, либо откуда-то полученное знание.

— Теперь я понимаю, почему к русской интеллигенции у большевиков было такое презрительное отношение… Почему Менделеев, Попов, Бутлеров, Егор Клаееен и даже Лев Гумилёв себя к ней не относили.