Нежный — быть может, иногда. В другое же время он мог — и довольно легко — проявлять свою жестокую, расчетливую сторону, благодаря которой он и похитил ее без всякого сожаления. «Он говорил мне, что постоянно звонит моим родителям, — вспоминала она. — Они получат меня назад, если будут готовы заплатить ему 10 миллионов шиллингов. Он показал мне клочок бумаги, на котором были записаны телефоны моих мамы и папы. Но сообщал мне, что трубку никогда не берут. Потому что я, наверное, не так уж и важна для них».
Ее похититель начал использовать выражения вроде «мы сидим в лодке» — немецкая фраза, подразумевающая сотрудничество и оторванность от всех остальных, — и разглагольствовать о том, что «ты и я — мы единственные, кто имеет значение», и «мы принадлежим друг другу навечно». Изредка они смотрели репортажи о поисках Наташи, и она, случалось, переживала жуткое чувство, наблюдая, как полицейские ищут ее тело в местах весьма далеких от маленького загородного дома ужасов.
По словам Наташи, Приклопиль на протяжении недель и месяцев пытался сломить ее чередованием жестокости и заботы. Она говорила, что очень скоро поняла, что если будет «хорошей», то будет вознаграждаться новыми книгами, одеждой, сладостями, — поэтому она старалась быть «хорошей». А Приклопиль принялся создавать, по собственному представлению, ту красавицу, которая, как надеялся, из нее вырастет.
Чтобы не возникало подозрений, он ездил в магазины, находящиеся далеко от его дома. Он покупал ей наборы макияжа и всяческую косметику, крем для лица «Нивея», а также небольшие косметички, где все это можно было хранить. Еще он покупал ей журналы для подростков, дабы она могла прочитать, как наносить блеск для губ и правильно красить волосы. Порой он говорил своим знакомым, как трудно найти красивую женщину, которая понимала бы его, но он уверен, что однажды все-таки найдет свою «красавицу из грез».
Наташа объяснила, что именно из-за невероятного чувства изолированности, испытанного ею в своей темнице в десятилетнем возрасте, она и стала с нетерпением ожидать визитов Приклопиля.
Поначалу я даже не знала, что хуже: когда он со мной или когда я одна. Я пришла к соглашению с Приклопилем только потому, что боялась остаться одна. Когда я вела себя с ним хорошо, он проводил со мной много времени; когда нет — мне приходилось сидеть в своей комнате в одиночестве. Если бы я не могла время от времени бывать в доме, где можно было хоть как-то двигаться, я не знаю, наверное, я сошла бы сума.
У Приклопиля в жизни не было подруги, не говоря уж о ребенке. Однако он, кажется, интуитивно представлял, как стать для Наташи отображением отца, как пользоваться ее ранимостью, чтобы утверждать и поддерживать свою развращенность.
Она поведала, что похититель постепенно заслужил ее доверие, став подобной авторитетной фигурой, обучая ее географии и истории, читая с ней книги для девочек и приключенческие романы. Она добавила, что «он приносил мне книги для чтения, и я задавала ему совершенно обычные детские вопросы» о зарубежных странах и животных, на которые он, по ее словам, всегда отвечал.
Ее похититель также читал ей сказки о принцессах, которых спасали благородные рыцари, — как метафору их совместной жизни. Он заявлял, что он единственный, кто по-настоящему о ней заботится. Это была довольно неуклюжая попытка «промывания мозгов», воздействия на ее разум, все еще несформированный и восприимчивый к взрослому влиянию. И все же представляется, что она позволяла ему влиять на себя ровно настолько, насколько сама того хотела. Она стремилась сохранить над собой контроль. С кристальной ясностью увидев в самом начале своими детскими глазами, каким он был ущербным, позже она смогла манипулировать им до такой степени, что внешне они вели вполне обычную жизнь.
Когда после «долгого времени» изоляции Приклопиль начал выводить Наташу из ее тюрьмы наверх в дом, она расплачивалась за эту привилегию, исполняя то, что он велел, то есть занималась обычной работой по дому, готовкой и уборкой. Они, бывало, вместе ели, иногда ей разрешалось посмотреть с ним фильм. Он рассказывал ей о своем детстве и показывал фотографии матери. Со слов полиции, Приклопили были семьей, помешанной на фотографиях: в его доме были найдены десятки альбомов с сотнями снимков Вольфганга, его отца, дедушек и бабушек, матери, кузенов, теток и друзей семьи.
Эти снимки были основой ритуала, что он неизменно устраивал с Вальтрауд, когда бы она ни приезжала, оглядываясь на времена прошедшего, а не будущего счастья. Теперь разделять его настала очередь Наташи, и Приклопиль надеялся, что, узнав его, она полюбит его.
Помимо сеансов с просмотром фотографий, которые порой затягивались на несколько часов, он применял и другую, более грубую тактику, дабы она отогнала мысли о своей семье. Иногда он приносил газету с заметкой о ее похищении и его последствиях, говоря: «Посмотри-ка, о нас до сих пор пишут», — и завершал словами о том, что родители махнули на нее рукой, подразумевая: «Я — все, что у тебя есть».
Но это было неправдой: в той сюрреалистичной игре в папу-маму, каковой стала жизнь на Хейнештрассе, 60, у Наташи неизменно было много больше. У нее были родители, которых она любила, кошки, сама жизнь. Это он больше терял, нежели она, и Наташа знала это:
В действительности я не была одинока. В душе я была вместе с семьей. Во мне всегда оживали счастливые воспоминания. Я размышляла о всем том, что упускала. О своем первом парне, обо всем. Например, я старалась быть лучше, чем все люди снаружи, или по крайней мере быть такой же, как они. Особенно когда это касалось обучения в школе. Я знала, что пропускаю нечто значительное. Что мне чего-то недостает. И я всегда хотела изменить это. Поэтому-то и старалась набираться знаний и заниматься самообразованием. И обучаться какому-нибудь мастерству. Например, я научилась вязать.
Некоторые заключенные, отбывающие длительный срок, коротают время оттачиванием своего тела — Наташа же предпочла тренировать свой ум. Это был выдающийся подвиг, говорят эксперты. С одной стороны, жить в страхе перед тем, кто вырвал тебя из семьи, а с другой — быть способной отстраняться от этой травмы так, чтобы ежедневно и весьма успешно поглощать знания.
Где-то через 1400 дней такой ненормальной жизни Приклопиль оказал ей то, что, несомненно, полагал великой честью: теперь она могла называть его прозвищем, которое употребляли лишь мать да ближайший друг и партнер по бизнесу Эрнст Хольцапфель. Она рассказала: «Примерно через четыре года он заявил, что я могу называть его Вольфи, потому что за этот срок мы хорошо узнали друг друга».
И добавила: «В некотором смысле мы начали вести вполне нормальную совместную жизнь. Мы много беседовали и смотрели телевизор».
Когда Наташа вступила в подростковый период, Приклопиль, дабы продолжать оказывать на нее влияние, рассказывал ей страшные истории о реальном мире и подкреплял их газетными статьями о пьяницах и наркоманах. Он говорил ей: «Смотри, я ведь защищаю тебя от всех этих ужасных вещей». И одновременно стряпал байки в духе Джеймса Бонда о ловушках в доме, которые убьют ее, ежели она хоть когда-нибудь попытается сбежать.
Принимая во внимание болезненное состояние его разума, Наташа опасалась, что он постоянно вооружен до зубов и что, если она издаст хоть малейшим шум, он все взорвет, убив их обоих. Соседи сообщили, что однажды для описания судьбы любого взломщика, достаточно глупого, чтобы попытаться прорваться через его грозную самодельную систему безопасности, он употребил выражение «поджаренный до костей». Конечно же, возможно и то, что он не шутил.
При ретроспективном взгляде многие стороны жизни в Штрасхофе принимают черты несколько печальной комедии положений: она — горничная-служанка-уборщица, он — кормилец семьи, расслабляющийся за фаршированным говяжьим рулетом и картофельными клецками после рабочего дня; быть может, ссоры пары за просмотром по телевизору вечерней комедии или фильма о войне. Однако над этим неизменно нависала опасность. Он завладел ею насильно, и она оставалась там под постоянной угрозой причинения ей вреда. Тайна — Наташа — должна была храниться всегда. Жалюзи и шторы были опущены даже в самый солнечный день, датчики и видеокамеры предупреждали Приклопиля, если поблизости кто-то появлялся. После совместного вечера Наташа отправлялась назад в ее потайное место. Это было единственной постоянной, никогда не менявшейся за все время их совместного пребывания; он никогда не забывал — то, что он сделал и продолжал делать, было нечистым и разоблачение этого означало бы конец всему.
