С этого дня Голиаф сделался, так сказать, жителем деревни; он большей частью прятался в ближайшей чаще, где оставался целыми часами, но стоило ему услышать голос Колетты, как он прибегал к ней со всех ног, не только тогда, пока продолжалось лечение его ноги, но и потом, когда его рана совсем зажила и можно было подумать, что он давно забыл о ней.

По просьбе Колетты, Мреко добился от своего отца обещания, что никто не станет преследовать слона. Абруко был так поражен влиянием девушки на этого зверя, которого негры считали неукротимым, что с удовольствием согласился дать формальный приказ не причинять зла «отцу ушей», как негры прозвали слона, по привычке называть людей и животных, упоминая те черты, которые их наиболее поражали. Так, лысого они звали «отец черепа», горбатого — «отец плеч», хромого — «отец ног», толстяка — «отец живота» и так далее, нисколько не стесняясь намекать на природные недостатки, о которых воспитанные людистараются обыкновенно умолчать.

Абруко пользовался неограниченной властью над своими подданными, а потому никто из них не осмелился ослушаться его приказа.

Голиаф сделался постоянным членом племени. К тому же это был выдающийся экземпляр своей породы: настоящий гигант, с блестящими глазами, умным широким лбом, с веселым и умным лицом, если можно так выразиться о морде животного. Ему на вид было лет тридцать, — весенняя пора жизни слонов. У бедного животного было, конечно, очень доброе сердце, так как оно, по-видимому, ни на минуту не забывало услуги, оказанной ему Колеттой. При всяком удобном случае он всячески старался показать ей свою признательность. Его исключительная привязанность к молодой девушке всем бросалась в глаза; ради нее он позволял себе своевольные поступки, которые очень забавляли Жерара, но нередко сердили тех, кто делался его жертвой. Если он видел у кого-нибудь вкусный фрукт, красивый цветок или широкий лист, заменяющий зонтик, он тихонько подходил, схватывал предмет своим хоботом и клал его, как нечто должное, к ногам Колетты. Если же она намеревалась возвратить вещь обиженному хозяину, слон начинал ворчать и, взяв опять яблоко раздора, снова приносил ей, как будто говоря: «Это для тебя, потому что оно вкусно или красиво». Словом, всем своим поведением он давал понять, что Колетте принадлежит первое место, и горе тому, кто воспротивился бы этому!..

Однажды, обхватив хоботом талию девушки, он осторожно приподнял ее и посадил к себе на плечи. Испугавшись сначала, Колетта ухватилась за его шею и стала кричать, но вскоре успокоилась; ей даже было приятно вспомнить о верховой езде, и она позволила слону повозить себя.

С этого дня у нее вошло в привычку кататься на нем каждое утро. Мреко, всегда готовый сделать Колетте что-нибудь приятное, устроил ей из тростника нечто вроде седла, благодаря которому она могла удобно сидеть на животном. И Лине тоже захотелось попробовать прокатиться; Голиаф с удовольствием принял эту новую наездницу; таким образом, каждый день они совершали бесконечные прогулки. Жерар тоже ездил на нем; а иногда, в добрую, веселую минуту, Голиаф приподнимал их за талию и подносил к своим клыкам, за которые те ухватывались и в таком положении разгуливал с ними, к великому изумлению негров; но подобная честь оказывалась только девицам; да и то сами они не решались на это, если Голиаф не приглашал их.

Благодаря расточаемым услугам и бананам, Мреко удалось побороть ненависть, питаемую Голиафом ко всем неграм. Молодой туземец сделался грумом грузного бегуна. Каждое утро он скреб его, чистил, наряжал; и когда Голиаф поднимал его и обращался с ним, как с белыми, Мреко был бесконечно благодарен ему.

Дни проходили за днями. Уже целых три месяца прошло с тех пор, как пять французов были захвачены моерами, а пока не предвиделось никакой надежды выйти из этого положения.

Абруко оставался равнодушным ко всем рассуждениям и просьбам. Жерар пробовал доказать ему, что их присутствие вовсе не необходимо для его народа, что он должен быть великодушным к своим «гостям», что пора отпустить их; Абруко только поднимал руки к небу.

— Куда вы пойдете, несчастные? — вскрикивал он с сочувствием. — Что станет со «Звездой», такой хрупкой, с маленькой Нжеркук, Куези, Млижу, и с тобой, мой Вагиан, — ну, что будет со всеми вами, если вас отпустить одних в пустыню?.. Неужели тебе хочется быть съеденным дикими зверями? Или ты хочешь погибнуть от голода и усталости?.. И чего вам тут не хватает?.. У тебя здесь прекрасный дом, гораздо лучше наших жилищ, а моя дружба и дружба моего сына разве ничего не значат для тебя?

— Мы очень ценим всю твою доброту к нам, Абруко, ты сам знаешь это… Но у нас нет свободы, а для белых это самое важное. Кроме того, я тебе не раз говорил, что единственное наше желание и надежда — найти наших родителей; одна эта мысль поддерживает нас в нашем горе. Подумай, как им тяжело, что они лишились нас.

Взгляни на «Звезду», как она страдает в разлуке со своей матерью, как она заливается слезами. Пожалей нас!.. Отпусти нас!..

— Нет, — отвечал Абруко после глубокого раздумья. — Я не могу на это решиться даже в ваших же собственных интересах. Если представится удобный случай, караван, который будет проходить через нашу землю в Бар-эль-Газаль, то пожалуй еще… Я ничего не обещаю, но мы тогда посмотрим… Но отпустить вас одних — ни за что! Мреко вас слишком любит. Он не согласится расстаться с вами…

«Убирался бы он к черту со своей любовью, если из-за нее мы должны оставаться пленниками! « — подумал Жерар, который ломал себе голову, стараясь догадаться, какая тайная мысль скрывалась в слащавых словах Абруко.

Между тем Мреко, относившийся по-прежнему к белым восторженно и выказывавший к ним особенную любовь, умолял Жерара совершить с ним мистическую церемонию «Братства», на что Жерар согласился, потому что этим между ними устанавливалась священная связь.

Позвали мандуа, или колдуна деревни. Он начал с того, что сделал прокол на правой руке каждого из неофитов, чтобы извлечь несколько капель крови, которые затем влил в тыквенную бутылку с банановым вином, и дунул на смесь три раза, произнося какие-то заклинания. Жерар и Мреко должны были по очереди сделать по глотку этого символического напитка; потом колдун вырыл в земле ямку и вылил туда оставшуюся жидкость; затем произнес другие кабалистические изречения, и «два брата», пожимая друг другу руки, поклялись в верности один другому, во взаимной помощи и в том, что они никогда не забудут, что их кровь соединена.

Когда церемония окончилась, Мреко принялся изъявлять свою радость невообразимыми прыжками.

— Теперь мы с тобой связаны на жизнь и на смерть! — повторял он Жерару. — Куда бы ты ни пошел, что бы ты ни делал, помни, что у тебя есть брат, а у «Звезды» верный друг! Мне бы хотелось, чтобы вам угрожала какая-нибудь опасность; тогда я доказал бы вам мою преданность!

Бедный мальчик действительно думал то, что говорил, и впоследствии события подтвердили истину его слов.

В конце четвертого месяца этого плена в деревне однажды появилась толпа людей странного вида — черные суданцы, арабы и мулаты; они путешествовали с полдюжиной огромных догов. Люди эти, без сомнения, занимались торговлей, так как притащили целые груды материй и разных предметов, но в то же время казалось, что они намерены поселиться здесь постоянно, так как разбросив палатки, вскопали небольшой участок земли, засеяли его и окружили забором.

Жерар сначала подумал, что это был тот караван, о котором Абруко упомянул вскользь, а потому напомнил ему об его полуобещании отпустить их с этими людьми, если те предполагают отправиться по береговой линии или к Нилу. Но Абруко, прищурив глаза на этот раз еще хитрее обыкновенного, ответил неопределенно, что ему неизвестны их намерения и что к тому же эти люди могут быть ненадежными. Одним словом, видно было, что он не хотел дать положительного ответа.