— Не горюйте, — сказал Жерар, — я попробую сделать вам другую. А теперь посмотрим, что у меня есть. Во-первых, мой компас. Мой маленький револьвер на шесть зарядов, который мне подарил Генрих в день отъезда; мои часы, монета в десять франков, коробка спичек, носовой платок, норвежский ножик… вот и все!.. Даже пистонов больше нет, нечем заменить их после выстрелов!.. — добавил он, опечалившись.

— У меня есть ножницы, которые висят на моем переднике, — сказала Мартина, — подушечка с булавками и все, что нужно для шитья, как у Ле-Гуена, мой кошелек, три носовых платка (я всегда запасаюсь ими), вот и все.

— У меня, — сказала Колетта, — часы, мой золотой кошелечек с монетой в двадцать франков, мой карманный несессер… Но, что я считаю самым важным, — это моя гребеночка, щеточка и ногтечистка!.. Благодаря этому мы не рискуем превратиться в настоящих дикарей… И еще мой платок и перчатки; больше ничего нет.

— А у меня ничего нет, только ваше манто! — сказала Лина, сконфузившись.

— Не мешало бы поднять его, это манто, так как от него по кустам тянется королевский шлейф, — рассмеялся Жерар. — Эй, Лина, что если сейчас по нему поползет одна из этих ящериц! — воскликнул насмешливо Жерар и показал на красивую ящерицу изумрудного цвета, по крайней мере в двадцать сантиметров длиной, которая смотрела на незваных пришельцев, высунув свой острый язык. Лина вскрикнула и попятилась назад, но в это время чуть не наступила на огромного паука с желтыми пятнами, точно у тигра; паук убежал вприпрыжку, пока Лина продолжала кричать и пятиться. Жерар и Ле-Гуен так и покатились со смеху. Мартина притянула к себе Лину, вдела нитку в иголку и большими стежками стала подшивать манто, чтобы девочке было удобнее ходить; вдруг Колетта остановила ее.

— Но ведь она босиком! — воскликнула она. — Как она пройдет по этим кустам?..

— Да, это невозможно! — сказал Ле-Гуен, — не говоря уже о том, что ее может укусить какая-нибудь гадина…

— Я дам ей мои гамаши! — предложил Жерар.

— Нет, они ей будут велики и не защитят ног! — ответил Ле-Гуен. — Предоставьте это мне.

Он начал собирать большие, толстые и крепкие листья, начинавшие сохнуть, и сделал из них сандалии, которые и прикрепил ребенку к ногам с помощью длинных эластичных трав, зеленых с белыми полосками. В это время Мартина решилась отрезать излишек от манто и выкроила из него высокие гамаши, которые также увязала вокруг ног Лины; эта своеобразная обувь очень забавляла ее.

— Да! — сказал Ле-Гуен, — теперь она пойдет как мужчина. Ведь правда, моя крошка?

— О! конечно. И как удобно! По крайней мере мои башмаки не будут жать мне ноги.

— А когда они истреплются, мы купим новые за ту же цену! — сказал Ле-Гуен. — Ну, теперь все готовы?

— Все!

— Ну, так двинемся!

Прежде чем вступить под темноватый свод деревьев, потерпевшие крушение, обернувшись, бросили последний долгий взгляд на блестящий океан, теряющийся вдали, точно двигающаяся груда сапфиров. Что скрывалось в этом таинственном лесу? Они невольно представляли себе огромные алоэ, сверкающие глаза змеи, незаметно скользившей по земле или обвивавшей ствол дерева. Странный тропический воздух, делавший жару еще знойнее, жужжание мириадов неизвестных насекомых; птицы с разноцветными перьями, летающие, точно живые огоньки, и издававшие монотонный и жалобный крик, вовсе не похожий на нежное щебетанье птичек Европы, — все это носило странный отпечаток дикости, которая произвела бы неприятное впечатление даже и на путешественников при более благоприятных условиях.

Определив стороны света, двинулись в путь; Ле-Гуен с топором в руке углубился первый в чащу. Местами виднелась узенькая песчаная тропинка, но большей частью путь заграждался густыми кустарниками; иногда растительность делалась такой плотной, что трудно было не потерять совсем из виду океан, который только временами едва просвечивал. Можно было подумать, что здесь не ступала еще человеческая нога. По выходе из светлой бухточки им показалось, что они сразу вступили в непроницаемую мглу; на душе сделалось страшно и тоскливо.

Куда они шли? Куда их приведет дорога, которую они старались проложить себе в этом лесу? Приведет ли к желанной цели надежда Жерара и Колетты найти их родителей? Пройдут ли они без защиты, лишенные всего необходимого, то огромное расстояние, которое отделяло их от цели? И если они избегнут хищных зверей, укусов змей, если они превозмогут усталость, лишения и болезни, то справятся ли они с дикарями, которые страшнее всех прочих опасностей, вместе взятых?

Эти невеселые мысли были в голове у всех, хотя каждый старался не говорить о них, боясь напрасно тревожить других, а потому дорога казалась еще мучительнее.

Путники продвигались с большими затруднениями: им приходилось с помощью ножей и топора пробираться сквозь чащу кустарников и переплетавшихся между собой ползучих трав.

Вокруг раздавались тысячи таинственных звуков: крики вспорхнувших птиц, жужжание насекомых, резвившихся в воздухе, кваканье лягушек; порой же издали доносилось страшное рычание, от которого все вздрагивали, а Колетта и Лина в испуге прижимались друг к другу.

Берег повышался, поэтому шествие становилось еще труднее; к вечеру несчастные вышли на нечто вроде лужайки, довольно высоко поднимающейся над морем.

Все разом остановились, обрадовавшись возможности вздохнуть свободно от душной атмосферы леса.

— Недурно было бы отдохнуть немножко! — заметил Ле-Гуен.

— Отдохнуть! — воскликнула Мартина. — И без вас знаем, господин Ле-Гуен, что давно пора сделать это. А то уж я начала думать, что вы считаете нас за странствующих жидов… Я просто не чувствую ног под собой, а взгляните-ка на этих малюток. Они больше и шагу не могут сделать! Отдохнуть!.. Скажите лучше лечь, выспаться, это будет вернее!..

— Все, что вам будет угодно, мадемуазель Мартина! — с чувством ответил Ле-Гуен, так как еще на корабле добрый парень почувствовал большое влечение к этой славной женщине, и ее присутствие играло немаловажную роль в решимости Ле-Гуена не покидать молодых Массеев.

— Мы переночуем здесь, если хотите, но прежде надо непременно набрать сучьев для сигнального огня, как говорила мадемуазель Колетта утром… Тем более, что этот огонь послужит настоящим маяком, — нас будет видно с моря на несколько миль…

— Да, правда, — сказал Жерар, — но сначала посидим немного. Мы еще успеем набрать хворосту, его здесь не занимать, а сейчас я не могу…

Сказав это, мальчик развалился под высоким деревом, вытянув ноги и закинув руки за голову; он стал зевать во весь рот, как вдруг один корень, на который он облокотился, с резким шипением выпрямился. Остолбеневшие путники поняли, что они все приняли за корень мангового дерева громадную змею, длиной в семь-восемь метров, с плоской, угловатой головой, на которую нельзя было смотреть без содрогания. Жерар тотчас же вскочил на ноги. К счастью, его спасло то, что он наступил на шею пресмыкающегося, голова которого с разинутой пастью оказалась пригвожденной к земле, а потому она и не могла укусить его. Но туловище чудовища вдруг приподнялось и обвилось вокруг ноги мальчика, стиснув его как клещами. Жерар, к счастью, не растерялся и не приподнял ноги, придерживающей голову змеи, которая, извиваясь, все сильнее и сильнее сжимала ему ногу, причиняя невыносимую боль; несмотря на это, он не двигался с места, а только ухватился покрепче руками за ствол дерева.

Но Ле-Гуен был уже около него. Одним взмахом топора он отсек голову ядовитой гадины так близко от подошвы Жерара, что даже задел за башмак… Туловище змеи зашевелилось в конвульсиях, потом вдруг опустилось, освободив ногу своей жертвы. Жерар от слабости упал в двух шагах от отвратительной головы, все еще опасной. Все это произошло так быстро, что обезумевшие зрители едва успели вскрикнуть. Колетта, увидев, что ее брат спасен, бросилась к нему.

— Жерар, дорогой мой, ты ранен! Господи, какое горе! — воскликнула она вслух.

— Нет… Это пустяки, — сказал Жерар, все еще бледный от страшного объятия. — Боюсь только, не сломала ли эта тварь мою ногу.