* * * Я шла под вечер, как всегда иду, Не узнавая улиц и не помня, Кто я сама… В привычном мне бреду Стихов, печали… Не было бездомней Души на свете, чем моя душа, Вне времени, пространств, воспоминаний… Так, шаг за шагом, в сумрак, не спеша, За листьями, летящими в тумане, За музыкой невысказанных строк, Чуть зазвеневших далеко-далёко… Когда на перекрестке тех дорог Огонь затеплил золотое око, И поняли глаза, что там, в окне, Есть кто-то, бесконечно близкий мне. И мертвые запели имена, И улица свое шепнула имя И пред глазами жадными моими Раскрыла сердце старое до дна. И как двенадцать лет тому назад, Из церкви вышел маленький аббат И затрусил, виляя черной рясой, А в лавочке с заплаканным стеклом Всё той же самой, слева, за углом, Старуха в шарфе кашляла над кассой! Как пилигрим из заповедных мест Дошел случайно, спутав все дороги, Я вздрогнула, узнав и дом убогий, И две ступеньки, и слепой подъезд. Но музыка безумная от них Широким звоном многих колоколен Летела, за стихом рождая стих, И каждый был всей улицею болен И упоен… А наверху, звеня, Протяжно пел минорный звук огня. О, как сказать про лампочку-звезду, Про то, как память с временем боролась? Я потеряю путь и не приду, Но только бы запомнить этот голос И впеть его в горящие слова, В моих стихов печальные разливы! Есть улица, где наши тени живы, Есть дом, где жизнь моя еще жива! 1935 * * * В дождливый день пустынны переулки, И город болен. Город сам не свой. Он весь затих. И только грохот гулкий Тяжелых фур по мокрой мостовой Тревожит камни сонного квартала. Вот в высоте окно раскрыло глаз И слушает, как медленный рассказ Нашептывают сумерки устало, А дождь роняет стекла хрупких бус И в дверь стучит, настойчивый и хлесткий. Ленивый зверь, на дальнем перекрестке Качаясь, проплывает автобус, И снова тихо, и безлюдно снова, В воде канав, дрожа, струится тьма… Мне так близки безмолвные дома И церкви, потемневшие сурово! Моей душой, не знающей измен, Люблю дождя серебряную пряжу, И ржавчину порой любовно глажу, И, проходя, рукой касаюсь стен. Есть целый мир, бездонный и прелестный, Открытый тем, кто тих и детски прост, И могут быть прекрасней дальних звезд Морщины тумб и каждый дворик тесный. И мыслям чужды зори ярких дней, К стране цветов стремленье белых палуб! Вот так идти, среди неслышных жалоб, Среди больных изъеденных камней. Стать маленькой, как лампы свет несмелый На высоте седьмого этажа… Зажгли огонь, и вспыхнул газ, дрожа. В седом огне весь перекресток – белый! А за углом такой наивный дом: Крест-накрест балки, вывеска из жести, И впереди, на самом видном месте, Гигантская улитка под зонтом. Кривую лавку сторожит лукаво, Вся золотая, – сказочный гротеск, – А на прилавке рыб жемчужный блеск, И длинные, запутанные травы, Где раковины прячут веера. Не это ли обрывок сна нежданный? Никто не знал, что осенью туманной Колдуют в переулках вечера! Не сказок ли шуршащие страницы Читаю, незаметно проходя, Под мерный плеск и шорохи дождя Роняющего бисер на ресницы? И мне одно понятно: в этот час, Когда холодный воздух полон дрожи, И улица, и я – одно и то же. Сочувственно фонарь прищурил глаз. У входа в лавку, на лотке упругом, Коралловый омар шевелит ус, А под дождем, под легким танцем бус, Разложены лимоны полукругом. 1933 * * * Сколько лет подряд: окно, шарманка, Через мутный ручеек доска. Разве это страшно, — маленькая ранка У виска? Разве не страшнее день без блеска, Ночь безлунная, судьба вверх дном, Старомодная, в бахромках, занавеска Над окном? Потянулась всем усталым телом. Трудно тем, кто дотерпеть не смог… И нажала быстро пальцем помертвелым На курок. Пистолет дымится, остывая На цветке потертого ковра. Значит, не свершилось? Значит, я живая, Как вчера? Кровь струится из горячей ранки, По лицу стекает не спеша… Но как дивно песня хриплая шарманки Хороша! Боже мой, как воздух чист осенний, Как земля нещедрая близка! Как всё просто и прекрасно: вечер, тени, Двор. Доска. 1935 ДЕТСТВО Лето
Летом на чердаке Светлые кудри стружек. Паук лежит в гамаке Из самодельных кружев. Пахнет сосной в лесу, На чердаке – особо: На чердаке трясут Бабушкин черный соболь! Блестит нафталинный снег На колченогом кресле, А книги давно во сне Лежали, – теперь воскресли. Летом, на чердаке, Розою пахнет блеклой. Ветка с цветком в руке Стучится в битые стекла. Летом, на чердаке, Детям и звездам не скучно: Просыпается в сундуке Нюренбергский Щелкунчик! И шуршат, и шуршат кругом Желтые фолианты… Щелкунчик, ты не знаком С детьми капитана Гранта? 1937 |
