МНЕ ВСЁ РАВНО Мне всё равно, какие видел сны, Кого ласкал, и лгал кому, и верил. Такой, как наша, звездной глубины Еще никто из смертных не измерил. Ведь мне одной упал на сердце дар, И счастье сумасшедшее досталось: Твой самый поздний, буйный твой пожар И самая последняя усталость. КОЛЫБЕЛЬНАЯ Рядом ляжет И расскажет, Гладя волосы рукою, Всё родное, всё такое, От чего печаль уснет: О сугробах Крутолобых, О дымящейся поземке И о том, как тонкий, ломкий У пруда мерцает лед… След от санного раската.. На рябине Лунный иней… Я их видела когда-то Из окна. Снегом белым. Скороспелым, Колосится синий воздух, И плывет, в пушистых звездах, Тишина… СИРЕНЬ Ты никогда не видела сирени Такой огромной, пышной густоты. Не на земле она растет, а в пене «Фаты Невесты» – так зовут цветы Пушистей снега и белей кипени. Они похожи на морской прибой И высоко возносит над собой Лиловое кипение сирени. Она шумит и ходит ходуном, Размашистые ветви раскидала. Здесь дом вчера стоял, но где же дом? Здесь улица была – ее не стало. Цветы, как брызги, сыплются кругом. Лиловым шквалом правит ветер шалый. А облачный корабль плывет, плывет Там, наверху, в лазоревом затоне. Его сирень ветвями захлестнет, И, полоненный, он в цветах утонет. Ты облаков усопших не жалей: Их ветер похоронит в нежной пене «Фаты Невесты»… В этот день весенний Сирень идет на приступ кораблей. СМЕХ БОГОВ Подползает гроза, подползает, Отступает и снова ползет. От свинцовой воды изнывает Потемневший, глухой небосвод. Просверкнет золотыми зубцами, Разевая гигантскую пасть, И проглотит беззвучное пламя, Не давая на землю упасть. Затаил стопудовые слезы, Им давно бы пролиться пора, Но лишь ночью бродячие грозы Бесноваться начнут до утра, Чтобы каждой из них полновластно Проявить сумасшедшую мощь, Чтобы сделалась ночь темно-красной И хлестал ее огненный дождь. А пока и помедлить неплохо, Пошататься вокруг да кругом И от первого тяжкого вздоха Удержать неподатливый гром, Но зато как сорвется!.. И сразу, Сквозь разрывы, раскаты и рев, Я услышу знакомую фразу О «гранатовом смехе богов». Помнишь, так говорил ты, бывало, И, спокойные щуря глаза, Улыбался, когда бушевала Над тобою и мною гроза… Из сборника
«НОЧНОЙ КОРАБЛЬ» (Ленинград, 1982) ПЕТЕРБУРГСКИЕ МЫШИ Петербургские мыши Еле слышно шуршат И выводят под крышей Шелудивых мышат. По обоям все выше, На комод и на шкап, Забираются мыши В легком шорохе лап. Сгустки бархатной пыли И в дыре, и в норе Не такими ли были При царе – при Петре? В деревянных стропилах, В тюфяках, в кладовых Добрый город кормил их, Как своих домовых. Сотни полок с томами Ценных библиотек Не под их ли зубами Исчезали навек!.. Вечер близится. Тише… Пол скребут коготки. Любят старые мыши Собираться в кружки, Любят пыльные были Собирать для внучат, – Всё, что люди забыли… И внучата молчат. Сложат хилые лапки, Зыркнут бисером глаз, И у каждой прабабки Что ни ночь, то рассказ. И без лишних расспросов Вспомнит старая вмиг, Что носил Ломоносов Очень вкусный парик! В моду ввел Грибоедов Воротник до ушей, И, атласа отведав, Десять юных мышей Опьянели от сладких Заграничных духов И уснули в тетрадках, Не читая стихов. Да и «Горе», что молча Он под мышкой унес. Было горьким от желчи И соленым от слез. Было мало ли, много ль… Если мышь завелась. Прогонял ее Гоголь: «Ты в Диканьку не лазь!..» Внукам скучно, ах, скучно И они шепотком Просят: «Бабушка, лучше Расскажи о другом, О талантах, о славе… Ими город велик. Не рифмуй, шепелявя, “Воротник” да “парик”». Не она ответит: В дряхлой памяти брешь. Сало славой не метят, А талантов не съешь. В лунном призрачном свете Ночь грустна и тиха… На щербатом паркете Шелуха… Чепуха… |
