Было начало лета. Пели птицы, от земли поднималось тепло, что предвещало к полудню жару. Когда я приехал в Гринмэншон, я ощутил резкий контраст между красотой летнего дня и тем тяжелым положением, в котором находился Фарлоу. Но я почувствовал, что что-то изменилось. Главные ворота были заперты, и мне пришлось позвонить привратнику. Он в свою очередь позвонил в главное здание, чтобы получить разрешение пропустить меня. Пока он звонил, я вышел из машины и тихо открыл маленькую калитку около помещения привратника, которая была не заперта. Когда я вошел, я услышал протестующие крики привратника, но не обращая на них внимания, я быстро пошел к зданию. Взойдя на первые ступеньки, я увидел необычную суету и понял, что уже ничем не смогу помочь своему другу. Около газона была припаркована карета скорой помощи, а рядом с ней стояли две большие синие полицейские машины. Меня встретила матрона с побелевшим лицом, стараясь не пускать меня к доктору Сондкуисту.

— Пожалуйста, позвоните сегодня вечером директору, сказала она, — так будет лучше.

Я покачал головой.

— Я хочу немедленно видеть доктора Сондкуиста, — строго сказал я.

Она помедлила и затем нехотя пошла в кабинет. Я ждал в холле около десяти минут, прежде чем услышал размеренную походку доктора Сондкуиста в коридоре. Он был смущен и растерян.

— Я хочу увидеть Фарлоу, — без предисловий начал я.

Сондкуист покачал головой, на его лице появилось странное выражение.

— Боюсь, у меня для вас плохие новости, — сказал он, Фарлоу прошлой ночью умер.

Мне нужно было переварить информацию, и я очнулся, когда Сондкуист подвел меня к стулу. Директор подал мне бокал бренди, и я автоматически проглотил его.

— Что случилось, — запинаясь спросил я, когда немного пришел в себя.

Снова странное выражение появилось на лице Сондкуиста.

— У него был сердечный приступ, мы ничего не смогли сделать, — ответил он.

Я не поверил ему и спросил:

— Тогда почему здесь полиция?

Сондкуист нетерпеливо покачал головой.

— Это совсем по другому делу, — быстро проговорил он. На его щеках горели красные пятна. Он дружески положил руку мне на плечо.

— У меня очень много дел. Почему бы вам не позвонить мне вечером, и мы договоримся о встрече на завтра, когда я буду менее занят. Я отвечу на все ваши вопросы.

Я мрачно согласился. Но разговор с доктором на другой день не удовлетворил меня. Многие мои вопросы остались без ответа. Похороны прошли тихо, и через несколько недель мир забыл о бедном Фарлоу и его проблемах. Но я не забыл. Я поддерживал знакомство с Сондкуистом, и после нескольких визитов, когда он стал доверять мне и понял, что мои вопросы не вызваны лишь простым любопытством, он рассказал мне все. Иногда я думаю, что лучше бы он этого не делал. Я бы спокойнее спал по ночам.

Прошло больше года, прежде чем он поверил мне. Был сентябрь, в его кабинете в камине потрескивали дрова. Несмотря на то, что дни были еще жаркими, ночью становилось очень прохладно. Он достал некоторые записи по лечению Фарлоу и разрешил посмотреть мне его дневник.

После того, как мы немного поговорили, я спросил его:

— Вы думаете, что Фарлоу был сумасшедшим?

Сондкуист помедлил и затем многозначительно покачал головой.

— Иногда я чувствую, что, может быть, я сам сумасшедший, — загадочно сказал он.

— Что вы имеете в виду? — спросил я.

Доктор нервно стучал длинными тонкими пальцами по столу, затем взял стакан с вином и выпил.

— Вы хотите знать, как на самом деле умер Фарлоу? — спросил он.

Я кивнул. Доктор повернулся и мрачно уставился на огонь, как будто решение дела Фарлоу лежало где-то между горящими поленьями.

— Я могу рассчитывать на сохранение тайны? — сказал он после долгого молчания.

— Абсолютно, — ответил я.

Сондкуист обернулся ко мне и, когда рассказывал конец этой истории, смотрел мне прямо в глаза.

— Вы знаете все о развитии событий в сновидениях Фарлоу, не так ли? — спросил он.

— Он доверял мне, — ответил я.

Сондкуист рассказал мне, что в течение последних двух дней он был, как раньше, спокойным и дружелюбным. Но в тот день, накануне смерти, он был сильно возбужден и во время долгого разговора с доктором Сондкуистом был охвачен страхом. В последнем сне янычары из Эмиллиона подошли настолько близко, что он мог коснуться их. Если он уснет этой ночью, они убьют его.

Сондкуист, естественно, интерпретировал этот сон по другому. Он утверждал, что после последнего видения наступит кризис, он преодолеет страх и сможет жить нормальной жизнью. — После этой ночи, — сказал он, — Фарлоу вылечится.

Реакция моего друга была очевидной. Он был взбешен, сказал, что Сондкуист не имеет представления о положении вещей, и что это не его жизнь подвергается опасности. В конце он так разволновался, что санитарам пришлось держать его. Он долго кричал о янычарах из Эмиллиона и умолял Сондкуиста посадить около него охрану этой ночью.

Доктор дал ему успокоительных таблеток и попросил присматривать за ним время от времени. Его поместили в комнату с обитыми ватой стенами, смирительная рубашка не понадобилась. Когда около двух часов ночи санитар заглянул в глазок его комнаты он спокойно спал в своей кровати.

Около четырех утра клиника была разбужена ужасными криками, которые доносились из комнаты Фарлоу. Еще никогда в жизни доктор Сондкуист не слышал ничего подобного. Сестру, посмотревшую в глазок комнаты Фарлоу вырвало, и она потеряла сознание.

С большим трудом Сондкуист смог попасть в комнату. После тщательного обследования он послал за полицией, которая все сфотографировала. Больше недели делом занимались окружные власти.

Для того, чтобы не будоражить общественное мнение, а также спасти репутацию Гринмэншона и доктора Сондкуиста высшие власти и среди них окружной коронер, решили не публиковать расследование этого дела, и оно было закрыто.

Правда была настолько фантастична, что записи об этом деле имелись только у доктора Сондкуиста, который хранил их в своем личном сейфе, и который может быть открыт только после его смерти.

И тогда я задал свои последние вопросы. Доктор Сондкуист ответил на них и разрешил посмотреть некоторые фотографии, но лучше бы их уничтожили. Я никогда не забуду то, что увидел на них. С болью в сердце я, наконец, ушел оттуда, покачиваясь, как пьяный. Когда я немного пришел в себя, я достал кусок камня, который дал мне Фарлоу, положил его в подобие мешка и проволокой прикрутил к нему другие камни для веса. Я поехал к морю и забросил этот мешок как можно дальше. Когда это было сделано, я почувствовал небольшое облегчение. Но мой мозг был как-будто в капкане этого дела, и я стал спать все хуже и хуже. Но, слава богу, я не вижу снов Фарлоу.

Из того, что мне рассказал Сондкуист, и того, что я видел на фотографиях, можно было подумать, что это была какая-то страшная бойня.

В комнате Фарлоу, оббитой ватой, в которой не было острых предметов и тем более оружия, валялось распотрошенное чудовище. Это то, что осталось от моего друга: там валялся глаз, здесь рука или нога, как на демонических картинах Боша. Неудивительно, что весь медицинский персонал попадал в обморок, и работникам «скорой помощи» пришлось работать щипцами и в масках.

Когда я уходил, Сондкуист сказал дрожащим голосом: — Уверяю вас, хотя это и невозможно с научной точки зрения, Фарлоу был разрублен на куски, как будто его атаковала дюжина человек с острыми кинжалами или ножами.

Все началось с того, что однажды, когда Грей возвращался домой, за ним по непонятной причине увязался странного вида изголодавшийся желтый кот. Вид у животного был довольно тщедушный, а большие, напряженно глядящие, янтарного цвета глаза поблескивали в неярких лучах электрических фонарей на углу улицы. Именно там кот и стоял, когда Грей проходил мимо, удрученно насвистывая себе что-то под нос — сегодняшний визит к «Грэнни» не принес ему выигрыша ни за одним из столов, ему даже показалось, что животное, посмотрев на него, издало негромкий жалостливый звук. Дальше оно уже неотступно следовало за человеком, держась, однако, все время настороже, словно ожидая в любой момент пинка.