Я снова превратилась в богемную художницу Нижнего Ист-Сайда. Я целыми днями работала над своими фотомонтажами, а вечерами обслуживала посетителей в «Кедровой таверне». После попытки самоубийства мне была предписана психотерапия, но я ее так и не окончила, наверное, из-за бытовавшего в моей семье убеждения, что психотерапия нужна только психам. Хотя на самом деле я бросила лечение только потому, что воспоминания были чересчур мучительны. Мои фотомонтажи изобиловали мрачными тенями и женщинами, подвергающимися насилию. Но неизменно все образы, подобно ножу, разрезал луч света. Искусство стало моей терапией.

Однако ясно, что этого было недостаточно. Прошло почти три года после попытки самоубийства, и я вернулась к прежней модели поведения, снова начав беспрестанно менять бойфрендов. Мне потребовалось немного времени, три дружка и один несостоявшийся жених, чтобы оказаться в очередном темном углу на самом краю. Я перестала употреблять алкоголь после попытки суицида, но даже без спиртного снова очутилась над пропастью.

Я позвонила одному из своих бывших парней, с которым мы по-прежнему были близки. Когда он понял, как плохо обстоят дела, то сразу примчался, прихватив колоду карт таро, чтобы чем-то меня развлечь. В тот вечер он открыл передо мной дверь, о существовании которой я и не подозревала, за что я буду ему вечно благодарна. Обычно я не помню снов, но то, что приснилось мне в ту ночь, запомнила хорошо. Во сне я была дома, с бабушкой Джей, умершей пятью годами ранее. Мы сидели в нашей гостиной, в которой было очень светло, гораздо светлее, чем обычно. Она помешивала любимый безкофеиновый кофе в своей обожаемой старой, покрытой несмываемыми пятнами чашке и выглядела в точности такой, какой я ее запомнила: гладкие розовые щеки, шокирующе белые волосы и озорная улыбка.

– Все будет хорошо, – кивнула мне бабушка.

Прошло уже три года с тех пор, как я в последний раз подумывала о поездке домой. Проснувшись, я испытала непреодолимое желание навестить родных.

В этот раз родители не только встретили меня в аэропорту – они вошли в зал выдачи багажа, что раньше было для них совершенно непосильной задачей. У меня до сих пор разрывается сердце, когда я об этом вспоминаю, настолько это было непохоже на их привычное поведение. По пути домой папа был очень молчалив – ни оскорблений, ни дотошных расспросов, ничего. Когда я поднялась в дом, гостиная выглядела в точности, как в моем сне. Я замерла как вкопанная, и по моей спине пополз холодок.

– Здесь так светло, – произнесла я.

– Мы только неделю назад установили новые вентиляторы с более яркими встроенными светильниками, – пояснила мама.

Впервые в жизни я рассказала маме о своих проблемах с парнями. Она очень сочувственно меня выслушала и, видимо, передала эту информацию папе. К этому времени он уже целый год лечился от алкоголизма. Мама перестала ходить на встречи Общества анонимных алкоголиков, но папа оставался его активным членом.

В какой-то момент, когда в доме царила полная тишина, папа подошел ко мне.

– Лиз, – заговорил он, – я не пропускаю ни одной встречи Общества анонимных алкоголиков. Они мне очень помогают. Есть встречи и для членов наших семей.

Я ожидала оскорблений, осуждения, наказания, но ничего этого не было. Отец сказал:

– Я совершил по отношению к тебе некоторые поступки, о которых ты, возможно, плохо помнишь. Ты, наверное, попыталась спрятать от себя эти воспоминания.

Я почувствовала, что дрожу, как будто от холода. Я обхватила себя обеими руками, пытаясь унять эту дрожь и часто дыша. Его слова как будто распахнули дверь, за которой скрывались эти воспоминания, и я, как наяву, увидела свою спальню и безжалостно падающий в нее из коридора свет. Я сжалась, пытаясь закрыть эту дверь, но она не желала закрываться.

– Возможно, тебе захочется прийти на наши встречи, – продолжал он. – Подумай об этом.

Но чем могло помочь мне посещение нескольких собраний? Я сомневалась, что мне это нужно, но в чем я была уверена, так это в том, что мой отец очень изменился, стал совершенно другим человеком. В его голосе звучала искренняя забота обо мне. К счастью, отец не пытался меня обнять или прикоснуться ко мне, но он вручил мне удивительный подарок – свое раскаяние и совет по поводу того, где я могла бы получить необходимую мне помощь.

Я начала ходить на собрания к анонимным алкоголикам и увидела, как много людей сражается со своими пагубными пристрастиями и зависимостями или, как было в моем случае, с последствиями подобных пристрастий у членов своих семей. С Робом мы подружились еще прежде, чем я начала работать в Сенате. С тех пор поддерживали дружеские отношения. Как ни странно, но он начал посещать собрания одновременно со мной. Мы стали встречаться, тем самым нарушив одно из священных правил этой организации, всячески поддерживали друг друга весь этот трудный период, и в конце концов все увенчалось тем, что в нашей жизни появился Аттикус. Именно тогда началась коренная перестройка моей психики, и я узнала, что такое абсолютная любовь.

Аттикус стал первым созданием, полюбившим меня совершенно безусловно. Он стал спасательным кругом, который бросила мне Вселенная. У него я научилась принимать любовь тех людей, кто готов был мне ее дать, и беспечно отмахиваться от тех, кому я была не нужна. Без него мое существование завело бы меня в мрачный тупик безысходности. Кроме того, Аттикус привел меня в мир собак. Без этого пса мое выздоровление было бы лишено высшего смысла. А также у меня не было бы ни Данте, ни Бу.

Мое собственное прошлое позволяло мне отчетливо видеть, что Лоренс вымещает на Бу свои неудачи и огорчения. Несмотря на все усилия, у меня не получалось помочь Лоренсу проявить больше терпения в отношении Бу, которому было всего четыре с половиной месяца. Хотя в том, что собака этого возраста испытывает трудности с освоением концепции туалета, не было ничего необычного, как правило, существуют хотя бы признаки того, что пес начинает осваивать этот непростой навык. В поведении Бу таких признаков не было.

– Мне кажется, он все это делает назло, – как-то раз заметил Лоренс.

– Бу не совершает эти промахи назло, – возразила я. – Ему просто нужно больше терпения и помощи.

– Мы можем хоть как-то ускорить этот процесс?

– Можем, – кивнула я. – Если переключимся на что-нибудь забавное и сменим тему разговора. Если Аттикус не постеснялся помочиться перед Рэмси Кларком, то что такое несколько луж в нашем доме? Тем более что Бу все еще учится.

Но атмосфера в доме нисколько не разрядилась, а Лоренс произнес:

– Бу – не Аттикус.

Я часто плакала, уткнувшись лицом в мягкую густую шерстку Бу, надеясь на то, что смогу добиться своего и этого кроху полюбят в его собственном доме. Лоренс всем сердцем любил Аттикуса и Данте, но бедняжке Бу не прощалось ничего. Это уязвляло меня до глубины души. Но ничего не попишешь – песика необходимо было обучить делать свои дела на улице, чтобы Лоренс смог сосредоточиться на том, что его действительно приводило в отчаяние, – на состоянии своего здоровья.

Я не понаслышке знала, как много сил отбирает плохое самочувствие. Я понимала, что Лоренс страдает от боли, что он нервничает, злится и, скорее всего, боится. Я прошла через все это несколькими годами ранее, когда боли в суставах стали настолько сильными, что двухчасовой сеанс в кинотеатре превращался в настоящее испытание и я плакала в конце каждого фильма, даже если это был боевик. Рамки моего общения сузились до предела, жизнь моей собаки стала неполноценной, и мне казалось, что теперь так всегда и будет. Каждый вечер, когда я карабкалась к себе в мансарду, где спала вместе с Мерлином и Тарой, Аттикус, подняв голову, провожал меня взглядом. Я обещала ему, что обязательно найду квартиру с лифтом и местом для большой кровати, в которой он сможет спать вместе со мной и кошками. Я знала, что он понятия не имеет, о чем я говорю, давая подобное обещание. Но мне самой от этого становилось легче, потому что он каждый раз наклонял голову, точно так же, как делал это, когда я предлагала ему какое-нибудь лакомство. Ему явно что-то нравилось в том, что я говорила. Долгие годы мое существование определялось ограничениями, которые налагали на меня боль и другие симптомы. У меня были проблемы с кожей, я страдала от сухости в глазах, носовых проходах и во рту, а мои пальцы необъяснимым образом белели и немели.