— Да что вы говорите? Но разве вы не слышали ее криков? Держу пари, она страшно перепугалась, и поделом.

— Думаете, что это так просто сойдет вам с рук?

— Она может делать все, что ей нравится. А я буду делать все, что нравится мне.

Я понимала, что разговаривать с ней совершенно бесполезно, и решила уйти. Но была очень обеспокоена, и не столько ее глупым поведением, сколько ее явно растущей привязанностью к Жан-Пьеру.

На следующее утро, когда я работала в галерее, туда явилась Клод. На ней была темно-синяя амазонка и такого же цвета шляпа для верховой езды. От этого ее глаза казались еще более глубокими и голубыми. Я видела, как она раздражена и сердита, хотя и пыталась это скрыть.

— Вчера ночью произошла отвратительная история, — сказала она. — Вы, очевидно, в курсе.

— Да, — ответила я.

— У Женевьевы скверные манеры. Неудивительно, имея в виду компанию, в которой она вращается. И я думаю, мадемуазель Лоусон, в какой-то мере в этом можно обвинить и вас. Согласитесь, что с того времени, как вы сюда приехали, она стала дружить с виноградарями.

— Эта дружба не имеет ничего общего с ее плохими манерами. Они были скверными еще до того, как я приехала в замок.

— Вы оказываете на нее дурное влияние, мадемуазель Лоусон, и поэтому я прошу вас покинуть замок.

— Покинуть замок?

— Да. Это будет наилучшим выходом из создавшегося положения. Я прослежу, чтобы вам заплатили все, что причитается, и мой муж поможет вам найти другую работу. Но я не хочу слушать никаких возражений. Мне хотелось бы, чтобы вы покинули замок в течение двух часов.

— Но это абсурд. Я еще не закончила работу.

— Мы найдем, кто сможет ее завершить.

— Вы не поняли. У меня свои собственные методы работы, и поэтому я не могу оставить картины, пока сама их не закончу.

— Я здесь хозяйка, мадемуазель Лоусон, и прошу вас уехать.

Как она была уверена в себе! Неужели ее влияние на графа было столь велико? И поэтому она могла требовать все, что ей угодно? Видимо, да. Она считала, что граф ей ни в чем не откажет.

Ее губы презрительно скривились:

— Вы получите распоряжение от самого графа.

Меня обуял холодный ужас. Скорее всего она уже просила его уволить меня, и он, стремясь доставить возлюбленной удовольствие, удовлетворил ее желание. Идя за ней следом в библиотеку, я всячески гнала прочь мрачные предчувствия. Она широко распахнула дверь и крикнула:

— Лотэр!

— Клод, — сказал он, — что вам угодно, дорогая?

Он поднялся с кресла и двинулся ей навстречу и тут вдруг увидел меня. Его замешательство длилось всего лишь долю секунды, потом он склонил голову в знак приветствия.

— Лотэр, — заявила она. — Я сказала мадемуазель Лоусон, что она не может здесь более оставаться. Однако она отказывается принять увольнение от меня, поэтому я привела ее к вам, чтобы вы сами сообщили ей об этом.

— Сообщил ей? — спросил он, переводя взгляд с ее сердитого лица на мое, полное презрения.

Должна признать, что в этот момент она была прекрасна. Гнев разрумянил ее щеки, что еще больше подчеркивало необыкновенную голубизну ее глаз и белизну прекрасных зубов.

— Женевьева подложила мне в постель улиток. Это было ужасно!

— Мой Бог! — пробормотал он. — Что за удовольствие она испытывает, разыгрывая такие глупые шутки?

— Она находит это забавным. Ее манеры ужасны. Что можно ожидать… Вы знаете о том, что ее самыми близкими друзьями являются Бастиды?

— Нет, я этого не знал, — сказал граф.

— Поверьте мне, что так оно и есть. Она постоянно торчит там. И даже сказала мне, что мы все ей безразличны. Мы не так приятны, не так интересны, не так умны, как ее дорогой друг Жан-Пьер Бастид. Да, он ее самый дорогой друг, хотя она обожает всю эту семью. Бастиды! Вы знаете, кто они такие.

— Лучшие виноградари в нашей округе, — сказал граф.

— Совсем недавно девушку из этой семьи пришлось срочно выдавать замуж.

— Подобная поспешность не такая уж редкость в нашей округе, Клод, уверяю вас…

— И этот изумительный Жан-Пьер. Он известный ловелас, так я слышала. И вы позволяете своей дочери вести себя, как деревенская девчонка, которая очень скоро может узнать, как бы побыстрее выкрутиться из щекотливого положения.

— Вы слишком взволнованы, Клод. Женевьеве никто не позволит вести себя предосудительно. Но какое все это имеет отношение к мадемуазель Лоусон?

— Она поощряет эту дружбу, сопровождает Женевьеву к Бастидам. Все очень просто. Это она ввела Женевьеву в их круг, и поэтому я сказала, что она должна уехать.

— Уехать? — удивился граф. — Но она же не закончила работы с картинами. Кроме того, мадемуазель Лоусон собиралась обследовать стены…

Она подошла к нему совсем близко, глядя на него своими прекрасными голубыми глазами.

— Лотэр, пожалуйста, прислушайтесь к тому, что я вам говорю. Ведь я волнуюсь о Женевьеве.

Он взглянул на меня поверх ее головы:

— А вы ничего не хотите сказать, мадемуазель Лоусон?

— Мне было бы жаль оставить картины незаконченными.

— Об этом не может быть и речи.

— Так, значит, вы на ее стороне? — взвизгнула Клод.

— Это значит, что я не понимаю, какую пользу принесет Женевьеве отъезд мадемуазель Лоусон, но зато совершенно отчетливо вижу, какой вред нанесет моим картинам.

Я подумала, что она сейчас его ударит, но Клод вдруг сделала вид, будто вот-вот заплачет, и, повернувшись, поспешно вышла из комнаты.

— Она очень рассердилась на вас, — сказала я.

— На меня? А я думал, на вас.

— На нас обоих.

— Женевьева опять ведет себя очень плохо.

— Боюсь, что так. Это потому, что ей запретили ходить к Бастидам.

— А вы брали ее с собой, когда ходили в их дом?

— Да.

— Вы считаете это разумным?

— Одно время я считала это очень разумным. Ей не хватает общения со своими сверстниками. Девочка ее возраста должна иметь друзей. Но у нее их нет, и именно поэтому она такая непредсказуемая… с этими ее внезапными вспышками и бесконечными шуточками.

— Понятно. И вам пришла в голову идея познакомить ее с Бастидами?

— Да. И у Бастидов она всегда чувствовала себя очень счастливой.

— И вы тоже?

— Да, мне очень нравится общаться с ними.

— Жан-Пьер имеет репутацию человека очень… галантного.

— Ну и что? Галантность так же обычна в этой части страны, как виноград. — Разговор с графом придал мне силы и храбрости. Я чувствовала, что должна непременно выяснить, как он ко мне относится… и что представляют собой его чувства ко мне по сравнению с теми, которые он питает к Клод. — Но, может быть, действительно было бы лучше, если бы я уехала отсюда, — сказала я, — скажем… через две недели. К этому времени я закончу те картины, с которыми начала работать. Это очень обрадовало бы мадам де ла Таль, а поскольку Женевьева вряд ли сможет одна часто наведываться к Бастидам, проблема разрешится сама собой.

— Такая четкость в суждениях бывает не очень нужна в определенных жизненных ситуациях, мадемуазель Лоусон.

Я рассмеялась, а вслед за мной засмеялся и он:

— Ну а теперь, пожалуйста, не говорите больше об отъезде.

— Но мадам де ла Таль…

— Я сам улажу с ней эту проблему.

Он посмотрел на меня, и одно чудесное мгновение мне казалось, что с его лица наконец соскользнула маска. Оно как будто говорило, что мысль потерять меня столь же невыносима для него, как и для меня мысль о том, чтобы покинуть замок.

Когда в следующий раз мы встретились с Женевьевой, она выглядела очень угрюмой. Она заявила мне, что ненавидит весь мир. В основном же это относилось к женщине, которая называет себя тетя Клод.

— Она опять запретила мне ходить к Бастидам, мадемуазель. И на этот раз папа был заодно с ней. Он сказал, что я не должна туда ходить без его разрешения. А это значит, что я туда больше никогда не попаду… потому что он никогда не разрешит мне.

— Он разрешит. Если…