Он быстро подошел ко мне и положил руку на плечо.

— Мадемуазель Лоусон, — мягко проговорил он, — вы очень меня огорчите, если откажетесь принять его. Ваше платье было испорчено членом моей семьи, и я желал бы возместить эту потерю. Не откажите мне в любезности…

— Ну, раз вы ставите вопрос таким образом…

Он убрал руку с моего плеча, но все еще продолжал стоять совсем близко ко мне. Я чувствовала себя очень неловко, но в то же время испытывала невообразимое счастье.

— Так вы согласны? Вы очень великодушны, мадемуазель Лоусон.

— Это вы очень великодушны. Не было необходимости…

— А я повторяю, что необходимость была.

— …возместить испорченное платье таким необычным способом, — закончила я начатую фразу.

Граф неожиданно рассмеялся, и я поняла, что никогда раньше не слышала, чтобы он так смеялся. В его смехе не было ни горечи, ни издевки.

— Надеюсь, что придет день, когда мне будет позволено взглянуть на вас в этом платье.

— Но у меня вряд ли будет повод надеть его.

— Но поскольку платье есть, то придется придумать повод, чтобы вам пришлось его надеть.

— Не представляю, что для этого можно придумать, — ответила я, чувствуя, что, по мере того как я пыталась бороться и скрывать нарастающее волнение, мой голос становился все жестче и холоднее. — Я только хотела сказать, что в этом не было необходимости, но вы тем не менее были очень любезны. Я принимаю платье и благодарю вас за щедрость.

Я направилась к двери. Но он, оказавшись там раньше меня, уже распахнул ее передо мной и слегка опустил голову, чтобы не было видно выражения его глаз.

Когда я поднялась к себе в комнату, чувства переполняли меня сверх всякого предела. Следовало проявить благоразумие и попытаться немедленно разобраться в них. Благоразумие, которого сейчас у меня не было и в помине.

Мой интерес к графу и его делам придал моей жизни некую целенаправленность. Каждое утро я теперь просыпалась с чувством какого-то ожидания, говоря себе, что не исключено, что именно сегодня я узнаю что-нибудь новое, начну его лучше понимать, а может быть, и найду нить, которая поможет мне найти ответ на вопрос, является ли он убийцей.

А граф вдруг без всякого предупреждения уехал в Париж и, как я слышала, собирался вернуться только к Рождеству, когда в замок соберется много гостей. Вот тогда я буду в курсе всех событий, решила я, но буду наблюдать их как бы со стороны.

Я с энтузиазмом приступила к исполнению своих новых обязанностей и к большому своему удовольствию обнаружила, что Женевьева не дичится и не отвергает меня, а наоборот — стремится улучшить свой английский. Перспектива быть отправленной в школу выглядела ужасной, но столь отдаленной по времени, что пока не стоило рассматривать ее как реальную опасность. Она расспрашивала меня об Англии во время наших прогулок верхом, и мы даже находили некоторое удовольствие в этих разговорах по-английски. Она брала уроки у кюре, и, хотя занималась с ним одна, ей часто приходилось встречаться с детьми из семьи Бастидов, когда они направлялись на занятия в дом кюре. И мне казалось, что ей было очень полезно бывать в компании сверстников.

Однажды утром ко мне в галерею заглянул Филипп, который выглядел бледной тенью своего кузена. Я все больше и больше поражалась слабости, изнеженности, даже какой-то женственности молодого человека. Но его улыбка была такой дружеской, когда он спросил меня, как идут дела.

— Вы просто мастер! — воскликнул Филипп.

— Помимо мастерства не менее важно и старание.

— И специальные знания. — Он стоял перед картиной, которой я как раз занималась. — Глядя на нее, так и хочется протянуть руку и прикоснуться к изумрудам.

— Но это уже искусство художника, а не реставратора.

Филипп продолжал внимательно разглядывать портрет. И я в очередной раз почувствовала его глубокую любовь к замку и всему, что с ним связано. Наверное, я тоже испытывала бы такие же чувства, будь я членом этой семьи.

Неожиданно повернувшись и заметив, что я внимательно смотрю на него, он немного смутился, и похоже было, что раздумывает над тем, стоит ли ему высказать вслух то, о чем он сейчас думал.

Наконец Филипп решился:

— Мадемуазель Лоусон, вы здесь счастливы?

— Счастлива? Я очень удовлетворена работой.

— Работой, да. Я знаю, как вы относитесь к ней. Но… — И он сделал неопределенный жест рукой. — Атмосфера в замке… в семье. — Я удивленно взглянула на него, а он продолжал: — Вот, например, то неприятное происшествие с платьем.

— О, это уже давно забыто. — Интересно, удалось ли мне скрыть свое удовольствие при одном только воспоминании о платье из бархата, преподнесенном мне графом взамен старого, изрезанного Женевьевой.

— В семье, подобно нашей… — Филипп внезапно замолчал, словно не зная, как закончить мысль. — Если вы находите пребывание здесь нестерпимым… — торопливо продолжал он, — если бы вы хотели уехать…

— Уехать?!

— Я имею в виду, если вам станет невмоготу. Ведь мой кузен может… э-э-э…

Филипп не договорил, но я знала, о чем он сейчас думал — о том же, о чем и я, — о зеленом бархатном платье и самом факте, что это платье подарил мне граф. Он видел в этом нечто значительное. Но совершенно очевидно, что обсуждать эту тему побаивался. Боже, как же он страшился своего кузена!.. Филипп вдруг улыбнулся:

— У моего друга есть прекрасная коллекция картин, и некоторые из них тоже нуждаются в реставрации. Я уверен, что он мог бы занять вас работой на долгое время.

— Но я закончу здесь еще очень нескоро.

— Мой друг, господин де ла Монель, хотел бы отреставрировать картины немедленно. Так что, если вам не очень счастливо живется в нашем замке… или если бы вам захотелось уехать отсюда…

— Но я не собираюсь оставлять работу в замке.

Филипп встревоженно посмотрел на меня, явно побаиваясь, не сказал ли чего-нибудь лишнего. Это всего лишь предложение.

— Очень любезно с вашей стороны, что вы так заботитесь обо мне.

Его улыбка была очаровательна.

— Я чувствую за собой вину. Ведь в день нашей первой встречи мог отослать вас обратно.

— Но не отослали. И я ценю это.

— Возможно, это было бы лучше.

— О нет! Здесь так интересно работать!

— Да, но это далеко не самое приветливое место на свете, а если принять во внимание, что здесь случилось… Жена моего кузена, как вы знаете, умерла при довольно загадочных обстоятельствах.

— Я слышала об этом.

— Мой кузен может быть довольно жестоким, когда добивается того, чего хочет. Мне не следовало говорить о нем подобные слова. Ведь он так добр ко мне. Я теперь живу здесь… и благодаря ему… это теперь мой дом. И лишь чувство ответственности, которое я испытываю по отношению к вам, заставляет меня спросить вас: не нужна ли вам моя помощь, мадемуазель Лоусон. Надеюсь, что вы ничего не скажете кузену о нашем разговоре.

— Я понимаю. Конечно, не скажу.

— Но имейте, пожалуйста, в виду… если мой кузен… если вы почувствуете, что вам необходимо уехать, обратитесь ко мне.

Затем Филипп подошел к одной из картин и стал расспрашивать о ней. Но мне казалось, что он совершенно не слушает моих ответов.

Когда я взглянула в его глаза, то заметила в них выражение застенчивости, неуверенности и… теплоты. Он действительно беспокоился за меня, и я поняла, что он искренне предостерегает меня в отношении графа.

Итак, у меня в замке был добрый друг.

Приближалось Рождество. Мы с Женевьевой каждый день совершали прогулки верхом, и она делала быстрые успехи в английском языке. Я рассказывала ей о том, как празднуют Рождество в Англии, как украшаем дома листьями падуба и омелы, как каждый должен принять участие в приготовлении рождественских пудингов, и о многих других особенностях этой церемонии.

— В те времена еще была жива моя бабушка, — сказала я. — Мать моей мамы. Она была француженка, и ей приходилось осваивать наши традиции и обычаи. Но она привыкла к ним быстро и очень их полюбила.