— Кого вы, Ваше Величество, избираете для возложения на вас короны? — спросила Габриэль.

Жан-Пьер сделал вид, что внимательно изучает всех присутствующих; потом его глаза задержались на мне. Я показала ему взглядом в сторону Женевьевы, и он мгновенно понял мое желание.

— Мадемуазель Женевьева де ла Таль, выйдите вперед, — сказал он.

Женевьева вскочила с места, ее щеки пылали, глаза блестели.

— Ты должна возложить корону на его голову, — сказал Ив.

Женевьева торжественным шагом направилась к подушечке, которую протягивала ей Габриэль, взяла корону и возложила ее на голову Жан-Пьера.

— Теперь встань на колени и поцелуй его руку, — скомандовал Ив, — а потом поклянись служить королю.

Я смотрела на Жан-Пьера, сидевшего в кресле с короной на голове, на Женевьеву, преклонившую перед ним колени на положенную на пол подушечку. Его лицо сияло полным триумфом: со своей ролью он справлялся просто великолепно.

Ив нарушил торжественную церемонию, спросив у Жан-Пьера, каким будет первое повеление Его Величества. Жан-Пьер на секунду задумался, посмотрел на меня, на Женевьеву и сказал:

— Мы должны отступить от формальностей. Повелеваю всем присутствующим обращаться друг к другу по имени.

Габриэль бросила на меня понимающий взгляд, и я, улыбнувшись, сказала:

— Меня зовут Даллас. Надеюсь, вам удастся выговорить мое имя.

Все произнесли его с некоторым акцентом, делая ударение на последнем слоге. Дети весело смеялись, слушая, как я по очереди поправляю каждого. — Это распространенное английское имя? — спросил Жак.

— Как Пьер и Ив во Франции? — спросил Ив.

— Совсем нет. Это только мое имя, и ему есть свое объяснение. Моего отца звали Даниэл, а мать Алисой. Отец очень хотел, чтобы родилась девочка, а мать ждала мальчика. Он собирался назвать будущую дочь именем моей любимой жены, а она — его именем, Даниэлем. И когда я появилась на свет, они из двух своих имен сделали одно — Даллас.

Мои слова очень развеселили детей, и они принялись соединять все имена, испытывая от этой игры огромное удовольствие.

Мы все немедленно повиновались воле короля, и переход на обращение друг к другу по именам сделал наш праздник еще более милым и домашним. Жан-Пьер с короной на голове важно сидел в кресле, как самый настоящий монарх, и мне порой казалось, что в его глазах мелькает такое же выражение высокомерия и надменности, которое я часто видела во взгляде графа.

Жан-Пьер заметил, что я наблюдаю за ним, и рассмеялся.

— Просто великолепно, Даллас, что вы присоединились к нам в нашей игре, — сказал он.

Не знаю почему, но я вздохнула с облегчением, услышав, что он рассматривал все это лишь как игру.

Когда в комнату вошла служанка Бастидов, чтобы закрыть ставни, я подумала, как быстро пролетело время. Мы провели здесь замечательный день: играли в различные игры, отгадывали шарады, разыгрывали пантомимы — и все под руководством Жан-Пьера. Мы танцевали, а Арман играл нам на скрипке, внося тем самым и свой вклад в общее веселье.

Есть еще только один праздник, который по своей прелести может сравниться с Рождеством, рассказывала мне Марго, обучая меня танцевать «сотьер шарентез», — это праздник урожая… Но все равно он не такой славный и замечательный, потому что нет подарков, праздничного дерева и короля на весь день.

— Праздник урожая — это праздник для взрослых, — глубокомысленно заметил Ив. — А Рождество — для детей.

Я с удовольствием наблюдала за тем, как Женевьева всецело отдалась веселью и радостям танцев и игр. Я видела, что ей хотелось, чтобы этот день продолжался до бесконечности, однако нам пора было возвращаться в замок. Даже сейчас наше отсутствие, должно быть, уже заметили, и я не знала, какова будет реакция.

Я сказала мадам Бастид, что нам, к сожалению, нужно домой, и она сделала знак Жан-Пьеру.

— Мои подданные желают поговорить со мной? — спросил он, остановив теплый взгляд своих глаз сначала на мне, потом на Женевьеве.

— Нам пора уходить, — объяснила я. — Мы просто тихо исчезнем… не привлекая внимания остальных. Никто и не заметят, что мы ушли.

— Невозможно! Все будут очень огорчены. Не знаю, не следует ли мне применить свои королевские прерогативы…

— И тем не менее мы уходим. Поверьте, мне очень не хочется уводить отсюда Женевьеву: она провела у вас незабываемый день.

— Я провожу вас до замка.

— О нет, в этом нет никакой необходимости…

— Нет необходимости… когда уже почти темнеет! Я настаиваю. И вы знаете, что я имею на это право. — Его глаза смотрели на меня с глубокой тоской. — Правда, этим правом я обладаю только сегодня, но я хочу использовать до конца данные мне полномочия.

Почти всю дорогу к замку мы прошли молча, а когда подошли к подъемному мосту, Жан-Пьер остановился и сказал:

— Ну вот. Теперь вы уже дома!

Он взял одной рукой мою руку, другой — руку Женевьевы, поцеловал их, но продолжал держать. Потом совершенно неожиданно он вдруг привлек меня к себе и нежно поцеловал в щеку, а потом и Женевьеву.

Мы обе остолбенели от удивления, а он, глядя на нас, улыбался.

— Все, что бы ни делал король, — правильно, — напомнил он нам. — Завтра я буду обыкновенным Жан-Пьером Бастидом, но сегодня — я король в своем маленьком замке.

Я засмеялась и, взяв Женевьеву за руку, сказала:

— Ну что же, прекрасно, благодарим вас, Ваше Величество, и всего доброго.

Он поклонился, а мы по подъемному мосту направились в замок.

Нуну, немного обеспокоенная, ждала нас.

— Господин граф заходил сегодня в классную комнату. Он спрашивал, где вы, и мне пришлось сказать ему.

— Конечно, — ответила я, почувствовав, как заколотилось мое сердце.

— Ведь вас не было дома ко второму завтраку.

— Нет смысла делать из нашей прогулки секрет, — ответила я.

— Он хотел видеть вас, как только вы вернетесь.

— Нас обеих? — спросила Женевьева, и я подумала, что вот уже и нет той сияющей, беспечной девочки, которая совсем недавно от души веселилась у Бастидов.

— Нет, только мадемуазель Лоусон. Он будет в библиотеке до шести часов. Вы как раз успеете застать его там, мадемуазель.

— Я немедленно иду туда, — сказала я и отправилась в библиотеку, оставив Нуну с Женевьевой.

Граф читал и, когда я вошла, лениво, почти нехотя, отложил книгу в сторону.

— Вы хотели видеть меня? — спросила я.

— Садитесь, пожалуйста, мадемуазель Лоусон.

— Я должна поблагодарить вас за миниатюру. Она прелестна.

Он склонил голову.

— Я был уверен, что вы оцените ее. Вы, конечно, узнали ее?

— Да. Она очень похожа. Но боюсь, что вы слишком щедры.

— Разве можно быть слишком щедрым?

— Вы были очень добры, что положили свои подарки в башмаки.

— Но вы же разъяснили мне мой долг… — Он улыбнулся. — У вас был приятный визит?

— Мы были у Бастидов. Я считаю, что общение Женевьевы со сверстниками оказывает на нее благотворное влияние, — сказала я несколько вызывающим тоном.

— Не сомневаюсь в вашей правоте.

— Ей так было интересно участвовать во всех играх… в рождественских празднествах… соблюдать традиции, видеть их простоту и непосредственность. Я надеюсь, что вы не имеете ничего против нашего визита.

Он пожал плечами и сделал рукой жест, который мог означать все, что угодно.

— Женевьева должна быть с нами сегодня за обедом, — сказал он.

— Я уверена, что она будет рада.

— Не думаю, что мы сможем соревноваться в непосредственности и простоте с местными жителями, но я просил бы и вас присоединиться к нам вечером… Если пожелаете, мадемуазель Лоусон.

— Благодарю вас.

Граф снова наклонил голову, давая понять, что разговор окончен. Я поднялась с кресла, и он проводил меня до двери, распахнув ее и давая мне возможность выйти.

— Женевьева очарована вашим подарком, — сказала я. — Как жаль, что вы не видели ее лица, когда она открыла коробочку!

Граф снова улыбнулся, и я ощутила прилив счастья. Я ожидала выговора, а вместо этого получила приглашение. Что за великолепное Рождество!