Мы обернулись на дом и увидели, как в окне верхнего этажа шевельнулась штора. За нами наблюдали. Женевьева проследила за моим взглядом.
— Это мадам Лабисс. Она хотела бы знать, кто вы. Ей не нравится наша теперешняя жизнь. Ей бы хотелось, чтобы все шло, как раньше. В те времена она была горничной, а ее муж — лакеем. А кто они теперь, не знаю. Они бы никогда не остались здесь, если бы дедушка не завещал им кое-какое наследство при условии, что они будут жить в этом доме до его смерти.
— Очень странный дом, — заметила я.
— Это потому, что дедушка только наполовину живой. Он в таком состоянии уже три года. Доктор говорит, что он долго не протянет, поэтому-то Лабиссы решили остаться и потерпеть.
Три года, думала я. Именно три года назад умерла Франсуаза. Неужели старик так переживал, что с ним случился удар? Хотя если он любил ее так же, как любит внучку, то я могу это легко понять.
— Я знаю, о чем вы думаете! — воскликнула Женевьева. — Вы думаете о том, что это произошло как раз после смерти мамы. Но удар случился у дедушки за неделю до ее смерти. Правда, странно: все думали, что умрет он, а умерла… мама.
Как странно! Франсуаза приняла избыточную дозу настоя опия через неделю после того, как с ее отцом случился удар. Неужели это на нее так подействовало, что она решила покончить с собой?
Женевьева на ходу снова обернулась и посмотрела на дом, я молча шла рядом с ней. В ограде была дверь, и она быстро проскользнула в нее, продолжая держать ее открытой, чтобы дать мне пройти. Мы оказались в маленьком мощенном булыжником дворике, здесь царили тишина и покой. Женевьева прошла вперед, я за ней следом, не в силах избавиться от мысли, будто участвую в каком-то таинственном ритуале.
Затем мы очутились в темном коридоре.
— Где мы? — спросила я, но она приложила палец к губам, давая мне знак молчать.
— Я хочу показать вам кое-что.
Мы прошли по коридору, подошли к какой-то двери, и она распахнула ее. Это была совершенно пустая комната, если не считать соломенного тюфяка, распятия и сундука. На полу из каменных плит не было ни ковров, ни половиков.
— Любимая комната дедушки, — сказала Женевьева.
— Больше похоже на келью монаха, — ответила я.
Она удовлетворенно кивнула, огляделась и, подойдя к сундуку, открыла его.
— Женевьева, вы не должны…
Но мое любопытство не позволило сделать вид, что меня не интересует его содержимое. Наверное, там власяница, подумала я. Но там лежало нечто другое, что заставило меня вздрогнуть. Плетка! Женевьева захлопнула крышку сундука.
— Ну, что вы думаете об этом доме, мадемуазель? — спросила она. — Дом не менее интересен, чем замок, не правда ли?
— Нам пора возвращаться, — сказала я. — Мы должны попрощаться с дедушкой.
Всю обратную дорогу девочка молчала. Что касается меня, то я не могла думать ни о чем другом, кроме странного дома. Он никак не шел у меня из головы, как иногда бывает, когда увидишь плохой сон.
Находившиеся в замке гости наконец уехали. И я немедленно почувствовала перемены. Так, например, на следующее утро, когда вышла из галереи, я лицом к лицу столкнулась с графом.
— Ну вот, вы опять можете обедать с нами, мадемуазель Лоусон, — заявил он. — В семье, вы понимаете? Я уверен, вы сможете рассказать нам много интересного и просветить нас в вашей любимой области знаний. Мы могли бы рассчитывать на это?
Я ответила, что для меня это было бы большим удовольствием.
— Отлично, тогда присоединяйтесь к нам сегодня же вечером, — сказал он.
В прекрасном расположении духа я пошла к себе в комнату. Встречи с ним всегда поднимали мое настроение, несмотря на то, что очень часто они заканчивались для меня вспышками гнева. Я вытащила черное бархатное платье и положила его на кровать. Вдруг раздался стук в дверь и вошла Женевьева.
— Вы сегодня будете обедать у себя? — спросила она.
— Нет, — ответила я. — С вами.
— Вы, очевидно, очень довольны. Вас пригласил папа?
— Конечно.
Она внимательно посмотрела на мое бархатное платье и задумчиво произнесла:
— Я люблю бархат…
— Я как раз собиралась пойти в галерею, — сказала я. — Я вам для чего-то нужна?
— Нет, просто хотела увидеть вас.
— Тогда пойдемте со мной.
— Нет, не хочу.
Я отправилась в галерею одна и пробыла там как раз до того времени, когда пора было идти переодеваться к обеду. Я позвонила, чтобы принесли горячей воды, вымылась, буквально замирая в ожидании какой-нибудь счастливой неожиданности. Но когда вышла, чтобы надеть бархатное платье, то не поверила своим глазам. Теперь оно представляло собой странную картину — юбка свисала в виде бесчисленных, неровно накромсанных полос. Кто-то изрезал его от пояса до самой кромки подола. Лиф был разрезан поперек.
Я подняла его и застыла в полном изумлении и ужасе.
— Это невозможно! — воскликнула я и нервно дернула за сонетку.
Появилась запыхавшаяся Жозетт.
— Что такое, мадемуазель…
— Я ничего не понимаю, — начала было я.
— Я этого не делала, мадемуазель! — воскликнула потрясенная Жозетт. — Клянусь вам! Я только принесла горячую воду.
— Я и не думаю, что это вы. Но кто-то же испортил платье?
Она выбежала, почти истерически выкрикивая:
— Я не делала этого, не делала! Я не виновата!
А я стояла посреди комнаты, глядя на то, что осталось от платья. Потом подошла к шкафу, вытащила серое платье с пурпурными шелковыми полосами. Но едва я сняла его с плечиков, как вбежала Жозетт, победно держа в руках маленькие ножницы.
— Я знаю, кто это сделал, — заявила она. — Я пошла в классную комнату, и вот что нашла… как раз там, где она их оставила. Посмотрите, мадемуазель, на ножницах еще остались кусочки бархата. Видите ворсинки?
Я и сама это знала, знала с той самой секунды, когда увидела уничтоженное платье. Женевьева! Но почему она это сделала? Неужели она меня так сильно ненавидит? Я пошла в комнату девочки. Она сидела на кровати, глядя перед собой невидящим взором, в то время как Нуну, рыдая, ходила по комнате взад и вперед.
— Почему вы так поступили? — спросила я.
— Потому что так мне захотелось.
Нуну замерла, уставившись на нас обеих.
— Вы ведете себя, как малое дитя. Вы не думаете, прежде чем совершаете какой-нибудь поступок, не так ли?
— Нет, думаю. Я подумала, что мне очень хотелось это сделать.
— А теперь сожалеете о случившемся?
— Совсем нет.
— А я сожалею. Потому что у меня не так много платьев.
— А вы наденьте то, которое я изрезала. Вы будете выглядеть в нем очень неплохо, оно пойдет вам. Уверена, что некоторым понравится. — И рассмеялась, но я видела, что она готова расплакаться.
— Перестаньте, — потребовала я. — Вы ведете себя глупо!
— Но зато это помогло мне разрезать платье. Жик! Вы бы слышали, какой прекрасный звук издавали ножницы. Великолепно! — И она снова расхохоталась, а Нуну положила руку ей на плечо, которое сотрясалось от безудержного смеха, охватившего Женевьеву.
Я вышла из комнаты. Пока она была в таком состоянии, было совершенно бесполезно пытаться ее урезонивать.
Обед, о котором я так мечтала, оказался для меня очень тягостным. Я все время помнила о том, что устроила Женевьева, которая была молчалива и подавлена. Она украдкой посматривала на меня, и я знала, что она ждет, когда же я пожалуюсь на нее отцу.
За обедом мы беседовали в основном о картинах и о замке. Однако мой сегодняшний рассказ выглядел довольно скучным и не вдохновлял графа, который, как я ожидала, собирался задать несколько провокационных вопросов в обычной для него поддразнивающей манере.
Когда обед закончился, я была рада представившейся мне возможности удалиться наконец в свою комнату. Я пыталась выяснить для себя, как мне следует поступить и что теперь делать. Очень хотелось объяснить Женевьеве, что она не должна и не может испытывать удовольствия от подобных поступков.
