— Откуда у вас такие мысли, мадемуазель Лоусон?

— Я думала… Мне казалось…

Граф чуть склонил голову набок. Он отыскивал в моем характере черты, о которых я и сама не подозревала.

— Ну как же вы обидчивы! Почему? Потому что чувствуете себя уязвимой… слишком уязвимой?!

— Тогда скажите, — спросила я неуверенно, — вы удовлетворены моей работой?

— И даже очень, мадемуазель Лоусон.

Я вернулась к картине и даже не посмотрела на него, когда он вышел из галереи. Но всю оставшуюся часть дня работать спокойно уже не могла.

Когда после обеда я направилась в конюшню, меня догнала Женевьева.

— Мадемуазель, не могли бы вы поехать со мной в Каррефур?

— Каррефур?

— В дом моего дедушки. Если вы не поедете, мне придется взять с собой кого-нибудь из конюхов. А мне так надо повидаться с дедушкой. Я уверена, что он был бы рад познакомиться с вами.

Если я и была готова отказаться от столь нелюбезного приглашения, то упоминание о дедушке Женевьевы изменило мое намерение.

Из разговора с Нуну и записей Франсуазы я составила себе представление о скромной маленькой девочке, ее невинных и очаровательных привычках. Поэтому невозможно было упустить представившуюся мне возможность познакомиться с отцом этой девочки и увидеть дом, в котором протекала жизнь, описанная в ее дневниках.

Женевьева с легкостью опытной наездницы вскочила на лошадь. Время от времени она показывала мне по дороге что-нибудь интересное, а в одном месте мы имели возможность оглянуться и увидеть во всей красе замок Гайяр.

С дальнего расстояния он выглядел очень внушительно; отсюда можно было хорошо разглядеть и оценить симметрию древних защищенных зубцами и бойницами стен, массивные контрофорсы, цилиндрические башни и высокие конические башенки на крышах. И все это в окружении виноградников. Я видела также шпиль церкви и здание мэрии, стоявших на страже многочисленных домиков небольшого городка.

— Вам нравится? — спросила Женевьева.

— Да, прекрасный вид!

— Все это принадлежит папе, но никогда не будет принадлежать мне. Я должна была бы быть сыном. Тогда папа любил бы меня.

— Если вы будете хорошей девочкой с примерным поведением и достойными манерами, он будет доволен вами, — ответила я.

Она бросила на меня укоряющий взгляд, и я почувствовала себя немного смущенной.

— Действительно, мадемуазель, вы похожи на гувернантку. Они всегда говорят то, что вовсе не имеют в виду. Указывают, что вы должны делать то-то и то-то… но никогда не делают этого сами. — Она посмотрела куда-то мимо меня и рассмеялась: — О, я совсем не имею в виду Костяшку. Она вообще никогда ничего не делает. Однако некоторые…

Но тут Женевьева решила прекратить разговор. Она пришпорила лошадь и поскакала вперед, являя собой прекрасную картину: от быстрой езды ее волосы, спадавшие на плечи из-под шляпы, красиво развевались и летели вслед за ней. Я догнала ее и поехала рядом.

— Если бы у папы был сын, нам не пришлось бы вызывать сюда кузена Филиппа. Это было бы просто замечательно!

— А мне казалось, что он так добр к вам.

Женевьева посмотрела на меня долгим взглядом.

— Было время, когда планировалось, что я выйду за него замуж.

— Ах, вот как… А теперь уже нет?

Она покачала головой.

— Мне все равно. Думаете, мне очень хотелось стать его женой, да?

— Он значительно старше вас.

— Четырнадцать лет… почти вдвое старше.

— Но я полагаю, что, когда вы станете старше, эта разница не покажется вам столь уж значительной.

— Возможно, но папа все равно потом передумал. Как вы думаете, мадемуазель, почему? Ведь вы все знаете.

— Уверяю вас, что я ничего не знаю о планах вашего отца. Я вообще ничего не знаю о вашем отце! — Темперамент, с которым я произнесла эти слова, удивил меня саму.

— Так вы, оказывается, не все знаете? Тогда я вам кое-что скажу. Филипп очень разозлился, когда узнал, что папа передумал и не выдаст меня за него замуж.

Она вскинула голову и самодовольно улыбнулась, вызвав у меня желание сказать что-нибудь против.

— Возможно, он не знал вас слишком хорошо.

Это вызвало у Женевьевы смех.

— Нет, в действительности это не имеет ко мне никакого отношения, — сказала она. — Ведь я просто дочь своего отца. Просто когда мама… когда она умерла, папа изменил свое решение. Он тогда многое что изменил. Мне кажется, ему хотелось уязвить Филиппа.

— А почему?

— Ну… чтобы позабавиться. Он ненавидит людей.

— Я уверена, что это не так. Люди не могут ненавидеть просто так, без всяких причин.

— Но мой отец не такой, как все. — Она произнесла это даже с гордостью. Ее голос почти вибрировал от ненависти бессознательной, какой-то странной ненависти, переплетенной с нотками уважения.

— Мы все разные, — быстро отреагировала я.

Женевьева нервически засмеялась, как смеялась всегда, когда речь заходила о ее отце.

— Он ненавидит меня. А я, знаете ли, очень похожа на маму. И я напоминаю ему о ней.

— Вы наслушались слишком много сплетен и слухов.

— Будто вы их не наслушались!

— Слушать сплетни и слухи — не самое приятное времяпрепровождение.

Это снова ее рассмешило:

— Но я должна сказать, мадемуазель, что и вы тоже не всегда проводите время наилучшим образом.

Я почувствовала, как вспыхнули мои щеки: не очень-то приятно, когда тебе колют правдой в глаза. А Женевьева тем временем продолжала:

— И вы любите собирать сплетни, мадемуазель. Не сердитесь. Вы мне этим очень нравитесь. Я бы не могла вынести, если бы вы были действительно такой хорошей и правильной, какой хотите казаться.

— Почему вы никогда не можете говорить со своим отцом спокойно, не выказывая страха? — спросила я.

— Но все его боятся.

— Неправда, я не боюсь.

— Действительно, мадемуазель?

— А почему я должна его бояться? Если ему не нравится моя работа, он может сказать мне об этом. Тогда я уеду и больше никогда с ним не встречусь.

— Да, возможно. А моя мама боялась его… ужасно боялась.

— Она вам об этом говорила?

— Мне — нет, но я чувствовала. И вы знаете, что с ней случилось.

Я инстинктивно поспешила сменить тему:

— А не долго ли мы добираемся? Боюсь, что потом мы не сможем вернуться домой до темноты, если будем так долго болтать.

Женевьева какое-то мгновение смотрела на меня почти с мольбой, затем сказала:

— Не думаете ли вы, что, когда люди умирают… не так, как обычно… а когда они… Не думаете ли вы, что некоторые люди не остаются потом в своих могилах? Вам не кажется, что они приходят потом обратно, чтобы…

Я резко оборвала ее:

— Женевьева, ну что вы такое говорите?

— Мадемуазель, — воскликнула она, и это прозвучало, как крик о помощи, — иногда по ночам я просыпаюсь от страха и мне кажется, что я слышу в замке какие-то звуки!

— Моя дорогая Женевьева, люди часто просыпаются в испуге. Это все потому, что видят плохие сны.

— Какие-то шаги… тихое постукивание… Я же слышала это, слышала! Я сжимаюсь от страха в комочек и жду… когда появится…

— Ваша мама?

Девочка была напугана; она взирала на меня, ища защиты. Было бы совершенно бесполезно доказывать ей, что она говорит чепуху, что никаких привидений нет. Потому что она посчитала бы мои слова утешениями, которыми взрослые пытаются успокоить глупых маленьких детей. Поэтому я сказала:

— Послушайте, Женевьева, ну предположим, что духи и призраки существуют, предположим, что ваша мама действительно вернулась…

Девочка кивнула, ее округлившиеся глаза уставились на меня с огромным волнением.

— Она ведь очень любила вас, не так ли?

— О да, она очень любила меня… никто не любил меня так, как мама.

— Поэтому она никогда бы не причинила вам вреда, правда? А теперь, когда умерла, не могла же она изменить своего отношения к вам?

Я увидела выражение облегчения, промелькнувшее на ее лице, и осталась очень довольна собой. Мне удалось найти слова, которые успокоили и утешили девочку. А она нуждалась в утешении больше всего на свете.