просто уехать с Джейн и ничего ей не рассказывать. Но что,

если он говорит правду? Нет, не верь ему. Ну что же, чего ты

мешкаешь? Что бы сказал Мартин… Что бы он сказал… Не

могу представить. Мы хотели раздвигать горизонты, нестись

воздушным змеем и не бояться. Так несись и не бойся!

Однажды Микеланджело изрек: «Внутреннего порядка

нельзя достичь, пока и в жизни, и в искусстве не подойдешь

к самому краю». Уже хватит болтать ногами, время прыгнуть

вниз. И Я сделал это. Выпил все до капли, и теперь превращусь

в фарш. Мое сознание начнет троиться, затем четве

риться, и само существование сольется в микс. Еще можно

выблевать все это, промыть глотку, желудок и свой чертов

мозг, что постоянно допускает оплошности. Но ставки приняты,

ставок больше нет. Я больше не пойду по книгам. Клянусь

себе, что не встану из-за этого стола. Клянусь, будто это

самое интересное занятие в мире.

И вот начинается. Начинается со стола, за которым сижу.

Эти маленькие узоры — текстуры дерева, они плавно смешиваются,

как акварель в воде. Как акварель в воде, подумать

только.

Боже, какой Я идиот и ты тоже… Поднимаю глаза, но напротив

меня — пустующий стул.

Куда делся этот чертов Фабио? Может быть, Я его выдумал.

Это кажется фантастически остроумным, и Я хохочу во

все горло. Выдумал его, подумать так-так. Мне хочется кричать

— даже не кричать, а вскрикивать в такт этой музыке.

Я все же встаю из-за стола.

Знал, что встану, но до конца себе не верил. Господь с тобой.

Что же ты наделал?

Что-то прыгает и мечется перед моими глазами, словно насмехаясь.

Мне хочется ударить это.это.это.это.это.это.это.это.

Я машу руками, но промахиваюсь. Книги и вся эта макулатура

не могут простить меня и бросаются в ноги, карабкаются

по мне, пытаясь вытрясти последние нотки сознания.

Я падаю. И встаю. И снова падаю. Мне нужно бежать,

и Я бегу. Меня посещает идея, что если Я вырублю себя об

стену, то, возможно, сохраню свое тело. Точно мне удастся

избежать грядущего монстеризма. Я вбегаю в стену. Каждый

раз вбегаю в нее. А вокруг копошатся люди. Это те самые

Художники, на которых мы пришли посмотреть.

Придурки. Думают, что творцы и зрители — две разных

особи. Много масла на этих картинах, еще больше — в голосах

их создателей. О-О-О, начинается настоящий снос.

Меня как вытряхивает из себя. Я черный кофе. Нужно

идти к желтой колонне. Джейн мне поможет, она попросит

этого амбала-надзирателя вынести меня на улицу и промыть

мое лицо снегом. Чертовы мысли, они птицами бьются

о стенки черепа. где же. где же. где же. Где эти желтые колонны.

Я увидел бойницы в стенах, но теперь клянусь: в них

можно проползти. Если свернуться. Если побыть немного

кошкой. Я хватаю кого-то за руку и кричу тонким голосом,

что побуду кошкой. Боже, как выцарапанно и холодно лезть

по бойницам. Я оказываюсь в коридоре. Его ведь нет. Это

твой мозг все придумал посредством стимуляторов. Подумай,

что это за место на самом деле. Подумай, что это может

быть. Ты уже подумал, мать твою. Я шепотом кому-то объясняю,

что Soroll не будет тут выступать, меня переполняет

обида, и вроде как Я плачу. Вспомни эти чрезвычайные правила

выживания. Как выживает любой ценой этот кретин

Беар Гриллс? Первым делом он вроде как жрет насекомых,

а потом что делает? А потом строит дом.

А что потом? Он ищет двери в стенах и открывает их.

Я ищу двери. Ищу, как он заповедовал. Дурак этот Фабио.

Что он мне наплел? Он говорит с искусством. Кто это? Мне

представляется огромная пятиметровая женщина с выцветшими,

как у покойника, глазами, и Я издаю вопль ужаса.

Ну кто такой этот Фабио? Я знал его, да, знал. Он вроде как

следил за мной, когда мне было три года. Он ребенок Сатаны,

и огонь его не берет. Так он тебя обманул, очень ловко

обманул. Наплел с три короба. Это, конечно, героизм — лаять

из-за забора. Сложнее внедриться в общество и разъесть

его изнутри. Ну, этим буду занят чуть позже. Мне нашлась

наконец-то дверь, и Я отворил ее. Это очень маленькая комната,

и там сидит человек. Он повернут ко мне спиной. Спиной

повернут. На его голове всклокочены волосы. И они какого

цвета? Они рыжие. У меня нет таких знакомых. Кто это

еще? Это Винсент Ван Гог.

— Ты Винсент Ван Гог? — Он обернулся — да, это он. И он

кивает, что Я угадал. Я уже сказал, что оказался прав, зачем

эти подтверждения. Господи, какого ему тут… Ага, Я вижу

повязку на его голове. Значит, все свершилось. Ну, тогда

Я не смогу ничем помочь. Но вопрос. Один вопрос.

— Винсент, скажи мне, как не врать себе и им? К чему эти

поиски признания?

Он смотрит, как с картины. Ищет что-то, рисует в воздухе

пальцем. Вдруг встал и подошел ко мне в упор. Близко — его

дыхание ощутил Я на лице своем.

Он говорит что-то тихо. А теперь громче. А теперь слышат,

кажется, все.

— Бери и режь!.. Порежь себя в лоскуты, они хорошо запоминают

падения! …А уже потом приплетут картины и все,

чем ты обладал.

Вот так совет. Замечательно. А между тем мне все хуже.

Я потерял там книгу про абстракционистов. Да. Потерял,

а это особо заметно было в разговоре. Закрыл дверь и пошел,

будто знаю, куда иду. Мне почудилось, что кто-то витиеватый

спрашивает у меня про земельные участки. Делаю вид,

что не участвую в разговоре. Отворачиваюсь к стене и имитирую

сон. Смеркается. Хочу просунуть голову в «черный

квадрат» — может, это дымоход, а чуть дальше подарки Санты.

Страшная догадка, как качалка-лошадь, взлетает и падает

в моей голове: Я нарисован. Вот так обстоятельства. И иду

и не нахожу лишь потому, что нарисован и грунтовка этого

холста меня калечит.

— Да, калечит! — кто-то передразнил меня.

Мне нужно вывернуться и оказаться там, где был замечен

в последний раз. Все в порядке. Я понимаю все. Эти свидетели

Иеговы, те, что Я оскорбил в поезде, — они родили Фабио,

и он поклялся отомстить мне. Что он дал мне? Мышьяк?

Почему мышьяк? Ты бы уже давно подох. А как же Распутин

— он-то ел его и не умер?! Что мне до этого? Я остановился

и раз триста повторил вслух, что до этого мне нет никакого

дела. Черт возьми, это все ирония или все серьезно?

Как мне попасть в зал, чтобы покинуть его?

— Войдите в арку, и вы в зале, — кто это сказал? Кто это

сказал, у кого не спрашивали.

Я вошел в арку. Только сколько ни входил в нее, за ней

была еще одна, словно Я гуляю по выставке чертовых арок.

У меня есть способность выпускать из рук сов в случае опасности

или тупикового состояния. Пускаю сову. Я пускаю сову.

Кто-то отвесил мне удар в спину. Больно отвесил. Я упал,

повалился на эти арки, на сотни тысяч арок. Проклятые свидетели

Иеговы, Я же извинился за тот раз. Ладно, соберись

и набери воздуха в рот, а теперь кричи что есть мочи. И Я закричал.

Взывал ко Господу.

И вокруг меня закружил вихрь из человеческих голов —

это были все эти сливки своего тайного союза. Я слишком

бездарный для этого места. Продолжайте опорожняться,

эстеты хуевы! Возникло секундное просветление: тот амбал

с лицом инфицированного дракона волочил меня куда-то.

Вверх. Вверх.

— Раз уж вы несете меня, захватите желтый столб, публику

и мою суженую, — но он не слушал меня. Он тот еще медведь

гризли. Не хотелось бы сейчас быть в своем уме. Он положил

меня на пол, это пол лифта, и он возносит нас вверх.

Вроде этот Пои спрашивает меня о моем отношении к дельфинам.

Вот так-то. С чего такие вопросы? Мне не сложно