Сопоставлять, клеймить и бросаться на поиски — все это

пальцы одной руки. Сомнение должно быть не послесловием,

а прологом к действию. Да, пальцы с одной руки… вцепиться

твердой хваткой в сокровенное.

Никогда бы не подумал, что человек, гуляющий в вороньей

маске, сможет дать фору всем этим прожорливым

философам. Ее слова заставили меня уткнуться в раздумья,

и снег, летевший за окнами поезда, весело плясал и множился,

будто подтверждая только что услышанное.

— А знаешь, в чем отличие Гения от обычного человека?

— вскрикнула она весело.

И, так же не давая мне времени на ответ, сама его выдала:

— Гениям не нужно писать стоя, чтобы доказать наличие

яиц.

Это тонкое замечание подарило мне улыбку, а звонкий

смех Джейн, как сотня маленьких родников Экзюпери, расплылся

по телу, всецело призывая к утраченной форме. Кто

знает, что станет с человечеством, если женщины вдруг разучатся

смеяться. Преследующая меня путаница — это последствие

постоянного диалога-анализа. Нужно перестать

все время думать — просто выхватывать яркие картинки из

жизни, но не думать. Если постоянно думать и размышлять,

то непременно примеришь смирительную рубашку, вы уж

поверьте. По-моему, Я уже говорил это…

И вот Я зачитываю приговор всем этим грызунам-мыслям,

как меня осеняет еще одна — та, что должна была

прийти раньше, но почему-то не пришла. А что, собственно,

Я скажу родителям? В смысле, кто такая Джейн и с чего она

тут? Глупо полагать, что они купятся на россказни о давней

подруге, с учетом этого лета и расставания с Девочкой-Радио,

а до нее у меня ничего серьезного с девушками-то и не

было, Я же вам рассказывал.

Знаю, Я взрослый и веду вполне взрослую жизнь, но все

эти правила этикета и всякое такое… Мои родители принадлежат

все же к интеллигентным людям и непременно спросят

про цель столь позднего визита. Если бы Я сам знал, что

это за цель и в чем тут вообще смысл? Придется что-то придумать.

И Я придумал. Это, конечно, попахивало редчайшим кретинизмом,

но никакие иные варианты мне в голову не лезли.

Стоило мне посвятить во все это Джейн, как она вконец разрезвилась.

Ей, наверное, вздумалось, что все это — брачные

игрища или что-то в этом роде. Знаю, что дурак, но поезд-то

ушел — и в прямом, и в переносном смысле.

И вот мы двигаемся от железнодорожной станции к моему

дому, Джейн все хохочет, а меня как-то нервно потряхивает,

и еще этот злосчастный шарф. Родители мои не спали.

Они всегда не спят, когда нужно обратное. Стоило мне проникнуть

в прихожую и тихо протащить за собой Джейн, как

набежали мои радостные кошки. Только не мяукайте, умоляю,

молчите, быть может, нам удастся прошмыгнуть в комнату

незамеченными. Но нет же, черт побрал… их приветствие

исключительно во весь голос. И конечно же, выходят

мои родители. Мама как-то растерянно улыбается, а отец

весь насупился, будто мы воры, выносящие рояль.

— Мама, папа, это Джейн Лавия Ротт, она, кстати, графиня

по отцовской линии. Джейн, это люди, вскормившие

и воспитавшие меня.

Я глупо улыбаюсь. Да нет же, мы все тут глупо улыбаемся,

кроме отца — он все так же усугубляюще на нас смотрит.

— Сынок… — взволнованно причитает мама, — ну ты бы

хоть предупредил, а то мы…

— Все в порядке. Я был на концерте — том самом, по поводу

клипа, а Джейн… мы незадолго до этого договаривались,

чтобы Я ее нарисовал. За деньги, разумеется. Она хочет свой

портрет в таком… стиле ренессанс. А-а… ну вот, и поскольку

она скоро уезжает жить в Париж, мы, не теряя времени, поехали

ко мне. Так что всю ночь Я буду ее рисовать, понимаете?

Мы будем работать…

— Да, они будут работать! — язвительно заключил отец.

Я посмотрел на Джейн — она опять сияла как рождественская

елка, прямо как тогда перед этими несвидетелями

Иеговы. К черту, плевать. Пусть думают, что хотят думать.

Мне не десять лет, успею им все растолковать потом, тета-

тет. Я мужественно взял Джейн за руку (уже который раз

за сегодня) и потянул наверх, по лестнице на второй этаж,

в мою коллажно оформленную комнату.

— Только не шумите! — сказала нам вслед мама — она

произнесла это ласково, насколько было возможно. Хорошо,

милая мама… не будем.

— Господи, ну ты и авантюрист! Еще бы сказал им, что

я хотела спрыгнуть с крыши, а ты отговорил меня это делать.

— Ты не похожа на смертницу. Самое смешное, что мне

и вправду придется тебя нарисовать, чтобы родители не проели

мне плешь за этот «бессознательный поступок».

— Ха, знаешь… Без обид, но Я бы никогда не заказала

у тебя свой портрет. Да еще и за деньги. — А это звучит очень

даже обидно. — Нет, ты неплохо рисуешь, но просто я уверена,

что ты изобразишь меня, как Пикассо — Дору Маар.

Познания Джейн уже давно перестали меня удивлять, и Я

заверил ее, что попытаюсь запечатлеть сей образ приемлемо,

насколько это возможно. Подумать только: Джейн Лавия сидит

у меня дома! Даже MС Soroll и буйство в его гримерке —

вполне себе извольте в сравнении с этим. А что дальше?

Когда время светских бесед, распитий кофе, трепаний котят

и кошек проходит, нужно ложиться спать, так ведь? Я говорю

Джейн, что стелю ей в соседней пустующей комнате, но

она утверждает, что ляжет здесь.

Да, но здесь одна кровать. Так и скажи ей это, ты же всетаки

воспитанный.

— Да, но здесь только одна кровать…

— А ты ссышься?

— Что? Эм… В плане?

Кто-то из нас точно дурак.

— Ты ссышься в постель или смелость на сегодня исчерпана?

Да, она бросает мне вызов.

— Какого хрена, Джейн? Мы оба знаем, что ничего не знаем…

Это как-то…

Нет, нет, остановись. Ты говоришь как трус. Ты же не спасовал,

нет?

— Ты сказал мне в клубе, что хочешь видеть меня здесь.

У себя. Для того, чтобы постелить постель в другой комнате?

Она улыбается, вскинув левую бровь. И в этой улыбке

Я вижу злую мудрость. В моей грудной клетке что-то жжет

и трепещет. И все плывет. Да, начинается… и мой пульс

говорит мне, что тоже знает, что это начинается.

Постойте, но в какой это мы кроличьей норе и куда это

все падает?

Джейн Лавия Ротт снимает с себя одежду, а Я сижу перед

ней на полу, смотрю на все это и думаю… нет, не думаю.

Стою на паузе, как DVD-плеер.

Она остается в одном нижнем белье и своих черных чулках-

гетрах. Во мне плещется коктейль из похоти, волнения

и какой-то удручающей радости. Она наклоняется ко мне

и медленно целует в губы; от ее тела веет бергамотом. Пусть

это будет сигналом. Пусть будет.

Мои руки обвивают ее бедра, Я медленно стекаю по ним,

и вот в моих ладонях упругие икры. Не знаю, каков опиум

в действии, но уверен, что это где-то рядом… возле нас.

Все такое стерильно ошеломляющее. Не можешь думать.

Мы целуемся. Флойд целует Джейн. Прекрасная увертюра,

не так ли? Теперь от нее пахнет черемухой; на секунду мне

кажется, что уже весна, а за окном сияет солнце. Такое бывает,

несомненно бывает.

У Джейн тело Афродиты, отказавшейся от еды. Жаль, что,

когда нам разбивают сердца, мы не в силах узреть, что ждет

нас впереди, — шампанское текло б заместо слез. Мы молчим,

потом смеемся как душевнобольные и вновь затихаем.

Мы как единый механизм, что всеми своими двигателями-

шестеренками пытается танцевать. Если бы сейчас мне

сказали, что Я умру, мне было бы плевать. Умереть во время

близости, подобно Чингисхану, — это даже забавно. Но

Джейн Лавия уносила меня в ту реальность, где нет ни смерти,

ни любви. Это противоположно солнцу и чуть дальше,