в полымя; говорю же вам, Я противоречивый и, скорее всего,

съехал с катушек. Играю ли сейчас какую-то роль или на

все сто откровенен? А хрен его знает — уже давно потерялся

в этих перебежках ко всему явно подлежащему. Кусаю язык,

бряцаю зажигалкой в кармане, мнусь — выгляжу пусто или,

наоборот, даже переполненно. Если Джейн волнуется, то она

ни разу себя не выдала. А сколько времени… господи боже,

уже полдвенадцатого, а это значит, что нужно поторопиться,

иначе последний поезд уйдет без меня.

Но что мне сказать?.. «Джейн, опаздываю, пока?»

Она смотрит на меня уже с минуту; спроси ее, что дальше.

Так и спроси: «Что дальше, Джейн…» Да, Я маленький и глупый,

упустил этот ваш «первый шаг» уже шагов на сто.

И тут она говорит мне:

— «Крик»! — а сама смотрит вопрошающе в глаза. Что

значит «Крик»? Это как ее «ВЕРУЮ» и иже с ними?

— «Крик»? — класс, продолжаю играть в чертово «Активити».

— Эдвард Мунк. Картина «Крик». Алое небо, фигуры вдали

и центральная фигура — сам художник.

— И?.. — Я знаю эту картину. — Я знаю эту картину, да.

— «Крик» — это он издает его? Говори, как чувствуешь, —

она это на полном серьезе.

— Конечно. Он кричит. У него открыт рот; неужели ты ни

разу не видела ролики с этой картиной? Он там везде кричит…

— И к чему все это?! Скажи, что у тебя последний поезд,

и если упустишь его, то сам будешь орать, как этот нарисованный

человек.

— А вот и нет! Он заткнул уши, чтоб не слышать крик,

крик гнетущей его цивилизации, но сам он молчит. Неужели

ты не понял это? Тебе нужно съездить в музей Осло и приложиться

своей черепной коробкой к этой картине, ты ведь

тоже заткнул уши, да, Флойд?

— Да, заткнул. А может, просто спятил, и не без вашей помощи.

Я пытался быть трогательным молчуном, но сейчас

скажу… У меня вот-вот уйдет последний поезд, и мне нужно…

— Тогда бежим! — она схватила меня за руку и поспешно

потащила в вагон метро.

Теперь лишних вопросов не возникало. Мы неслись

в одном направлении.

Мы медленно взлетали.

Скажу честно, Я не держусь за этот мир. Может быть, творить

— это единственное, что убеждает таких, как Я, в самом

существовании. Сейчас, рядом с этой девушкой, постоянно

иной, отстраненной и болезненно живучей, Я чувствую себя

борцом. Неважно, ветряные ли это мельницы или парочка

монстров из прошлого, вскормленные пикселями моих

картин. Мы торопимся на поезд, и какое-то парадоксальное

веселье движет нами, и сейчас мы живы как никогда. Я пробегаю

глазами по маленькому мятому расписанию из моего

кармана. Смотрел на него уже раз двадцать, но так и не увидел,

с какого пути мы тронемся, хотя мы уже и так тронулись.

Метро устало привозит нас на «Вокзальную» — это еще

пара ступенек, один эскалатор, а затем выход в город к билетным

кассам. Джейн, подобно старому компаньону-напарнику,

не отстает ни на шаг. Она гуляет взглядом по ярким

рекламным щитам, но в голове ее что-то уже вьет гнездо для

очередной скоротечной цивилизации, которая через секунду

преставится в плодородных крупицах. Такие, как Джейн Лавия,

знают поименно каждое облако, их не интересует давно

заверенное и математически точное; все, чем они дышат, —

это по-детски трогательные метания с далекой и спутанной

философией. Наверное, то, что сейчас пульсирует во мне

блошиным цирком, и называется любовью. Внезапная прострация

— на вокзале ли мы и покупаем ли билет, — такое

утопичное спокойствие чувствуют лишь состоявшиеся морфинисты.

Последний на сегодня поезд и вагоны, вымытые

ночной тишиной и хрустальной усталостью. Людей практически

нет, а если и есть, то это вырезные фигурки из прочитанных

газет, гонимые желанием спать. Можно сказать, мы

одни в этом поезде. Можно сказать, мы совсем одни.

— Имей в виду, ты возляжешь на полу, а я, как твоя важная

гостья, буду почивать на уютной кровати.

— Я живу с родителями в доме. И поверь, у меня достаточно

комнат, чтобы не спать на полу.

— Ого… Весь этот вечер… он был тщательно спланирован

или это импровизация, присущая Художнику? — ангельская

улыбка. Да, точно ангельская.

— Думай, как чувствуешь. Ты ведь так мне советовала.

И с чего это Я стал Художником? В своем дневнике ты сровняла

меня с землей. Серьезно, Я прямо-таки задумался, а стоит

ли продолжать после такого провала?

— Нет. Ты Художник. Просто мне непонятны воспеваемые

тобой символы, если такие имеются. И что такое «F#CKing »? Может, скажу как «недалекий обыватель», но в чем

тут смысл?

— Пару месяцев назад… да нет, даже больше… В общем,

Я активно начал рисовать. И делаю это до сих пор и каждый

день стараюсь создавать хотя бы по одному изображению.

Своего рода пунктик, чтобы прожитый день не казался прожитым

впустую. А сами картины… да, чтоб понять мои картины,

не обязательно на них смотреть… перцовый баллончик

передаст тебе всю их глубину.

И мы заулыбались. Так улыбаются не то чтобы влюбленные,

а скорее «не отрицающие существование любви».

Вдруг Я почувствовал чей-то посторонний, распиливающий

нас взгляд. В противоположном конце вагона сидела

еще одна парочка: не сказать, что они прямо такие влюбленные,

но, несомненно, их что-то сближало. Им было

около тридцати: мужчина с гладко выбритым и как-то театрально

улыбающимся лицом и его спутница, похожая

на пастушку из сказки. Они бросали на нас дружески-приветливые

взгляды, но моя больная фантазия уже рисовала

какую-то скрытую угрозу. Только мне захотелось сообщить

Джейн о своих опасениях, как они поднялись с места

и плавной походкой направились к нам. Поравнявшись

с нашим местоположением, они в один голос спрашивают,

нельзя ли им к нам присесть. Поистине странный вопрос,

заданный в полупустом вагоне. Даже не дав мне время

на раздумье, они сели. Джейн смотрела мне в глаза и светилась

всем своим существом, будто выиграла миллион

в школьной лотерее.

Чувствую некий подвох, но стараюсь держать хвост пистолетом.

И вот, сидя два на два, в абсолютной тишине, среди

этих мистических улыбок, меня вдруг осеняет, кто это.

Будто прочитав мои мысли, дамочка с синдромом «мы счастливы

» уже начинает свой коварный диалог:

— Просто увидели, такие симпатичные ребята, захотелось

познакомиться, — ну да, конечно. Я изображаю что-то вроде

радости, а Джейн, кажется, искренне радуется этому знакомству:

она игриво поправляет воротник, и ее кровавая помада

сужается в тонкую нить идеальной улыбки.

— Здрасьте. — Теперь я стараюсь изображать небрежную

отрешенность; накрахмаленные воротнички их рубашек

будто светятся уверенностью своих хозяев. От этой всеобщей

позитивности уже давно подташнивает. Помните, Я говорил,

что плохой притворщик? Думаю, сейчас самое время

это доказать.

— Вы хорошо смотритесь вместе, случайно не с поэтического

вечера? Какая-то творческая начинка в вас присутствует, —

сказал оскалившийся мужчина, пуская солнечные зайчики

своим выбритым лицом.

— Да!! — внезапно вскрикнула Джейн. — Именно с поэтического

вечера! Флойд у меня большой творец, простите за

подробности, и в хвост, как говорится, и в гриву. — Бьюсь об

заклад, она смеется во весь внутренний голос своей головы.

— Правда? Как интересно. И в какой же области вы творите?

— говорит дама, распахнув глаза, насколько это возможно.

Пора заканчивать с этим знакомством. Машинист объявляет

в громкоговоритель об отправлении поезда, и Я начинаю

уничтожать угнетающие мой рассудок улыбки.