Юрий Левитанский. Стороны света. Москва: Советский писатель, 1959. Люблю осеннюю Москву... Люблю осеннюю Москву в ее убранстве светлом, когда утрами жгут листву, опавшую под ветром. Огромный медленный костер над облетевшим садом похож на стрельчатый костел с обугленным фасадом. А старый клен совсем поник, стоит, печально горбясь… Мне кажется, своя у них, своя у листьев гордость. Ну что с того, ну что с того, что смяты и побиты! В них есть немое торжество предчувствия победы. Они полягут в чернозем, собой его удобрят, но через много лет и зим потомки их одобрят, Слезу ненужную утрут, и в юном трепетанье вся неоправданность утрат получит оправданье… Парит, парит гусиный клин, за тучей гуси стонут. Горит, горит осенний клен, золою листья станут. Ветрами старый сад продут, он расстается с летом.. А листья новые придут, придут за теми следом. Юрий Левитанский. Стороны света. Москва: Советский писатель, 1959. В ОРУЖЕЙНОЙ ПАЛАТЕ Не березы, не рябины и не черная изба — всё топазы, всё рубины, всё узорная резьба. В размышленья погруженный средь музейного добра, вдруг я замер, отраженный в личном зеркале Петра. Это вправду поражало: сколько лет ни утекло, все исправно отражало беспристрастное стекло — серебро щитов и сабель, и чугунное литье, и моей рубахи штапель, и обличие мое… Шел я улицей ночною, раздавался гул шагов, и мерцало надо мною небо тысячи веков, И под этим вечным кровом думал я, спеша домой, не о зеркале Петровом — об истории самой, о путях ее негладких, о суде ее крутом, без опаски, без оглядки перед плахой и кнутом. Это помнить не мешает, сколько б лет ни утекло,- все исправно отражает неподкупное стекло! Юрий Левитанский. Стороны света. Москва: Советский писатель, 1959. БЕЛЫЙ СНЕГ В ожидании дел невиданных из чужой страны в сапогах, под Берлином выданных, я пришел с войны. Огляделся. Над белым бережком бегут облака. Горожанки проносят бережно куски молока. И скользят, на глаза на самые натянув платок. И скрежещут полозья санные, и звенит ледок. Очень белое все и светлое — ах, как снег слепит! Начинаю житье оседлое — позабытый быт. Пыль очищена, грязь соскоблена — и конец войне. Ничего у меня не скоплено, все мое — на мне. Я себя в этом мире пробую, я вхожу в права — то с ведерком стою над прорубью, то колю дрова. Растолку картофель отваренный — и обед готов. Скудно карточки отоварены хлебом тех годов. Но шинелка на мне починена, нигде ни пятна. Ребятишки глядят почтительно на мои ордена. И пока я гремлю, орудуя кочергой в печи, все им чудится: бьют орудия, трубят трубачи. Но снежинок ночных кружение, заоконный свет — словно полное отрешение от прошедших лет. Ходят ходики полусонные, и стоят у стены сапоги мои, привезенные из чужой страны. Юрий Левитанский. Стороны света.
Москва: Советский писатель, 1959. БЕЛАЯ БАЛЛАДА Снегом времени нас заносит — все больше белеем. Многих и вовсе в этом снегу погребли. Один за другим приближаемся к своим юбилеям, белые, словно парусные корабли. И не трубы, не марши, не речи, не почести пышные. И не флаги расцвечиванья, не фейерверки вслед. Пятидесяти орудий залпы неслышные. Пятидесяти невидимых молний свет. И три, навсегда растянувшиеся, минуты молчанья. И вечным прощеньем пахнущая трава. …Море Терпенья. Берег Забвенья. Бухта Отчаянья. Последней Надежды туманные острова. И снова подводные рифы и скалы опасные. И снова к глазам подступает белая мгла. Ну, что ж, наше дело такое — плывите, парусные! Может, еще и вправду земля кругла. И снова нас треплет качка осатанелая. И оста и веста попеременна прыть. …В белом снегу, как в белом тумане, флотилия белая. Неведомо, сколько кому остается плыть. Белые хлопья вьются над нами, чайки летают. След за кормою, тоненькая полоса. В белом снегу, как в белом тумане, медленно тают попутного ветра не ждущие паруса. |
