Запах ветра и вечности

от скамеек в саду.

От рассвета до полночи

тишина и покой.

Никакой будто горечи

и беды никакой.

Только полночь опустится,

как догадка о том,

что уже не отпустится

ни сейчас, ни потом,

что со счета не сбросится

ни потом, ни сейчас

и что с нас еще спросится,

еще спросится с нас.

1976

Юрий Левитанский. Когда-нибудь после меня.

Поэтическая библиотека.

Москва: Изд-во Х.Г.С., ГФ Полиграфресурсы, 1998.

Как зарок от суесловья, как залог…

Как зарок от суесловья, как залог и попытка мою душу уберечь,

в эту книгу входит море — его слог, его говор, его горечь, его речь.

Не спросившись, разрешенья не спросив, вместе с солнцем, вместе в ветром на паях, море входит в эту книгу, как курсив, как случайные пометки на полях.

Как пометки — эти дюны, эта даль, сонных сосен уходящий полукруг…

Море входит в эту книгу, как деталь, всю картину изменяющая вдруг.

Всю картину своим гулом окатив,

незаметно проступая между строк,

море входит в эту книгу, как мотив бесконечности и судеб и дорог.

Бесконечны эти дюны, этот бор,

эти волны, эта темная вода…

Где мы виделись когда-то? Невермор.

Где мы встретимся с тобою? Никогда.

Это значит, что бессрочен этот срок.

Это время не беречься, а беречь.

Это северное море между строк,

его говор, его горечь, его речь.

Это север, это северные льды,

сосен северных негромкий разговор.

Голос камня, голос ветра и воды,

голос птицы из породы Невермор.

1976

Юрий Левитанский. Когда-нибудь после меня.

Поэтическая библиотека.

Москва: Изд-во Х.Г.С., ГФ Полиграфресурсы, 1998.

Я люблю эти дни…

Я люблю эти дни, когда замысел весь уже ясен и тема угадана, а потом все быстрей и быстрей, подчиняясь ключу,-

как в «Прощальной симфонии» — ближе к финалу — ты помнишь, у Гайдна — музыкант, доиграв свою партию, гасит свечу и уходит — в лесу все просторней теперь — музыканты уходят — партитура листвы обгорает строка за строкой — гаснут свечи в оркестре одна за другой — музыканты уходят — скоро-скоро все свечи в оркестре погаснут одна за другой — тихо гаснут березы в осеннем лесу, догорают рябины, и по мере того как с осенних осин облетает листва, все прозрачней становится лес, обнажая такие глубины, что становится явной вся тайная суть естества,-

все просторней, все глуше в осеннем лесу — музыканты уходят — скоро скрипка последняя смолкнет в руке скрипача — и последняя флейта замрет в тишине — музыканты уходят — скоро-скоро последняя в нашем оркестре погаснет свеча…

Я люблю эти дни, в их безоблачной, в их бирюзовой оправе, когда все так понятно в природе, так ясно и тихо кругом, когда можно легко и спокойно подумать о жизни, о смерти, о славе и о многом другом еще можно подумать, о многом другом.

Советская поэзия. В 2-х томах.

Библиотека всемирной литературы. Серия третья.

Редакторы А.Краковская, Ю.Розенблюм.

Москва: Художественная литература, 1977.

Всего и надо, что вглядеться…

Всего и надо, что вглядеться, — боже мой, Всего и дела, что внимательно вглядеться,-

И не уйдешь, и некуда уже не деться От этих глаз, от их внезапной глубины.

Всего и надо, что вчитаться, — боже мой, Всего и дела, что помедлить над строкою — Не пролистнуть нетерпеливою рукою, А задержаться, прочитать и перечесть.

Мне жаль не узнанной до времени строки.

И все ж строка — она со временем прочтется, И перечтется много раз и ей зачтется, И все, что было с ней, останется при ней.

Но вот глаза — они уходят навсегда, Как некий мир, который так и не открыли, Как некий Рим, который так и не отрыли, И не отрыть уже, и в этом вся беда.

Но мне и вас немного жаль, мне жаль и вас, За то, что суетно так жили, так спешили, Что и не знаете, чего себя лишили, И не узнаете, и в этом вся печаль.

А впрочем, я вам не судья. Я жил как все.

Вначале слово безраздельно мной владело.

А дело было после, после было дело, И в этом дело все, и в этом вся печаль.

Мне тем и горек мой сегодняшний удел — Покуда мнил себя судьей, в пророки метил, Каких сокровищ под ногами не заметил, Каких созвездий в небесах не разглядел!

Советская поэзия. В 2-х томах.

Библиотека всемирной литературы. Серия третья.

Редакторы А.Краковская, Ю.Розенблюм.

Москва: Художественная литература, 1977.

ИРОНИЧЕСКИЙ ЧЕЛОВЕК

Мне нравится иронический человек.

И взгляд его, иронический, из-под век.

И черточка эта тоненькая у рта —

иронии отличительная черта.

Мне нравится иронический человек.

Он, в сущности, — героический человек.

Мне нравится иронический его взгляд на вещи, которые вас, извините, злят.

И можно себе представить его в пенсне, листающим послезавтрашний календарь.

И можно себе представить в его письме какое-нибудь старинное — милсударь.

Но зря, если он представится вам шутом.

Ирония — она служит ему щитом.

И можно себе представить, как этот щит шатается под ударами и трещит.

И все-таки сквозь трагический этот век проходит он, иронический человек.

И можно себе представить его с мечом, качающимся над слабым его плечом.

Но дело не в том — как меч у него остер, а в том — как идет с улыбкою на костер и как перед этим он произносит:— Да, горячий денек — не правда ли, господа!

Когда же свеча последняя догорит, а пламень небес едва еще лиловат, смущенно — я умираю — он говорит, как будто бы извиняется, — виноват.

И можно себе представить смиренный лик, и можно себе представить огромный рост, но он уходит, так же прост и велик, как был за миг перед этим велик и прост.

И он уходит — некого, мол, корить,-

как будто ушел из комнаты покурить, на улицу вышел воздухом подышать

и просит не затрудняться, не провожать.

Советская поэзия. В 2-х томах.

Библиотека всемирной литературы. Серия третья.

Редакторы А.Краковская, Ю.Розенблюм.

Москва: Художественная литература, 1977.

Вот приходит замысел рисунка…

Вот приходит замысел рисунка.

Поединок сердца и рассудка.

Иногда рассудок побеждает:

он довольно трезво рассуждает,

здравые высказывает мысли —

ну, и побеждает в этом смысле…

Сердце бьется, сердце не сдается, ибо сердце сердцем остается.

Пусть оно почаще побеждает!

Это как-то больше убеждает.

Юрий Левитанский. Стороны света.

Москва: Советский писатель, 1959.

Здесь обычай древний…

Здесь обычай древний

не нарушат.

В деревянный ставень постучи —

чай заварят,

валенки просушат,

теплых щей достанут из печи.

В этих избах,

в этой снежной шири,

белыми морозами дыша,

издавна живет она —

Сибири

щедро хлебосольная душа.

Если кто и есть еще,

быть может,

что шаги заслыша у ворот,

на задвижку дверь свою заложит,

ковшика воды не поднесет,

и влечет его неудержимо

встреча с каждым новым пятаком —

пусть себе трясется эта жила

над своим железным сундуком!

Сколько раз

меня в крестьянской хате

приглашали к скромному столу!

Клали на ночь

только на кровати,

сами ночевали на полу.

Провожая утром до ограды,

говорили,

раскурив табак,-

дескать, чем богаты,

тем и рады.

Извиняйте, если что не так!..

В дом к себе распахивая двери,

не тая ни помыслов,