Хоуп открыла дверь и пригласила Финна в квартиру. Взяв из его рук пакет, она сразу же поспешила на кухню – к холодильнику, чтобы спасти мороженое. Когда она вернулась к Финну, он разглядывал фотографии на стенах.

– В жизни не видел такой красивой танцовщицы! – восхитился он, внимательно вглядываясь в каждый снимок, потом перевел озадаченный взгляд на Хоуп. – А она на тебя похожа. Или это ты и есть? – Хоуп покачала головой и пригласила его сесть. Предложила бокал вина, но О’Нил отказался. Он изучал ее жилище, не перегруженное мебелью, полное воздуха и света. Хоуп зажгла свечи, после чего устроилась на диване. Лицо ее выражало явное неодобрение.

– Насколько я помню, я не давала тебе повода приехать, – сдержанно произнесла она, хотя еще не пришла в себя от того, что Финн у нее в доме. Она ругала себя за то, что каким то неосторожным словом могла невольно его спровоцировать, но как ни пыталась, не могла вспомнить, что бы это было.

– У тебя был такой грустный голос. И я соскучился, хотя и сам удивлен этим обстоятельством, – признался он. – Все равно в ближайшее время мне надо было лететь в Нью-Йорк, и я решил, почему бы не сделать это теперь, пока я не сел за новую книгу. Потом уж точно никуда лететь не захочется. А когда сегодня утром уехал Майкл, я и сам загрустил, тем более что он отбыл раньше времени. Да не волнуйся ты! Я не затем приехал, чтобы склонять тебя к чему то предосудительному. – Хоуп прекрасно понимала, захоти он – и толпы женщин будут у его ног. Она просто не могла понять, что ему нужно от нее. Она предложила Финну сэндвич, но тот с улыбкой отказался. Его приезд был очень импульсивным поступком, и Хоуп одновременно чувствовала себя и польщенной, и напуганной. Скорее всего, и то и другое.

– Я не голоден. В самолете отлично кормили. Но я посижу с тобой, пока ты ешь.

Как-то глупо было жевать перед ним свой сэндвич, пока он сидит и ничего не ест, поэтому Хоуп решила с этим повременить. Зато от тарелки супа и мороженого Финн не отказался. Когда дело дошло до мороженого, все страхи Хоуп куда то исчезли, и она уже смеялась над его рассказами. Напряжение незаметно отпустило ее. И все же странно было видеть О’Нила в своей квартире непринужденно развалившимся на диване.

Неожиданно Финн снова спросил ее про балерину.

– Почему у меня такое чувство, будто это ты? – Это было тем более удивительно, что девушка на снимках была блондинкой, а Хоуп – брюнеткой. Но между ней и юной танцовщицей явно улавливалась связь, и внешнее сходство было налицо. Тогда Хоуп набрала побольше воздуха и сказала то, чем совершенно не собиралась с ним делиться:

– Это моя дочь Камилла.

– Ты меня обманула! – с обидой в голосе произнес О’Нил. – Ты ведь говорила, что у тебя нет детей!

– У меня их и нет, – тихо ответила Хоуп. – Она умерла три года назад, ей было девятнадцать.

– Прости меня, ради бога! – Потрясенный, Финн легко коснулся ее руки.

– Все в порядке. – И Хоуп снова произнесла свою излюбленную фразу: – Тогда – это тогда, а теперь – это теперь. – Так ее научили монахи в Тибете. – Проходит время, и привыкаешь с этим жить.

– Какая красивая девочка! – восхищенно проговорил Финн, вновь вглядываясь в фотографии. Потом перевел взгляд на Хоуп. – А что с ней случилось?

– Она училась в колледже. В Дартмуте, где преподавал мой отец, когда я была девчонкой. Его уже давно нет… Как-то утром звонит мне дочь и говорит, что подхватила грипп. Голос у нее и впрямь был ужасный. Соседка по общежитию отвезла ее в больницу, а через час они мне перезвонили. У нее оказался менингит. Я говорила с ней, голос был совсем слабый. Я скорей в машину, к ней – а я тогда жила в Бостоне. Пол поехал со мной. Мы не успели, она умерла за полчаса до нашего приезда. Врачи ничего не смогли сделать. Вот так стремительно все произошло. – Хоуп говорила, а по щекам ее медленно катились слезы, однако лицо ее было бесстрастным. Финн был потрясен и растерян. История произвела на него сильное впечатление. – В летние месяцы она танцевала в Нью-Йоркском театре балета. Сначала она думала целиком посвятить себя балету и не поступать в колледж, но сумела совместить то и другое. В театре ей давно предлагали постоянную ставку, после диплома или раньше – только скажи. Она была балерина от бога! – Потом добавила: – Мы называли ее Мими. – Хоуп продолжила едва слышно: – Мне ее так не хватает! Ее смерть стала для ее отца страшным ударом. Мими была для него последней соломинкой. К тому времени Пол уже несколько лет как был болен и выпивал тайно от меня. Когда Мими не стало, он страшно запил – пил три месяца кряду. Потом один из его коллег по Гарварду уговорил его лечь в клинику, после чего Пол бросил пить. Но он еще до этого принял решение, что не станет больше со мной жить. Может, наша совместная жизнь возвращала его к мыслям о дочери, о нашей утрате. Пол продал бизнес, купил яхту и ушел от меня. Сказал, что не хочет, чтобы я сидела и ждала его смерти, что я достойна лучшей участи. Но на самом деле смерть Мими стала для нас обоих таким ударом, что наш брак просто утратил смысл. Мы поддерживаем дружеские отношения, но всякий раз, как видимся, неизбежно думаем о нашей дочери. Он подал на развод, а я уехала в Индию. Мы по прежнему любим друг друга, но мне кажется, Мими мы оба любили сильнее. С ее уходом от нашего брака ничего не осталось. Мы словно умерли вместе с нею. Пол уже не тот человек, каким был, да и я, наверное, тоже. Трудно пережить такое и остаться прежним. Вот и вся история, – печально закончила она. – В Лондоне я не хотела тебе об этом рассказывать. Ни Пол, ни я обычно не говорим об этом с посторонними. Слишком больно вспоминать. Без нее моя жизнь очень изменилась – да нет, она стала совсем другой. Теперь она целиком посвящена работе. Ни для чего другого просто нет места. Я люблю свое дело, и это помогает.

– Боже мой! – прошептал Финн. Глаза его увлажнились. Сочувствуя Хоуп, он не мог не думать о собственном сыне. – Даже представить не могу, через что вы с мужем прошли. Я бы не вынес!

– Да и мы вынесли с трудом, – согласилась она, а Финн подошел и, присев рядом, обнял ее за плечи. Хоуп не возражала. Ей было легче чувствовать рядом другого человека. Она терпеть не могла говорить на эту тему и очень редко это делала, хотя на снимки на стенах смотрела каждый вечер и думала о дочери непрестанно. – Мне очень помогла Индия. И Тибет. Я набрела на удивительный монастырь в Гандене, и наставник у меня был необыкновенный. Это он помог мне примириться с моим горем. У нас же действительно нет выбора.

– А муж? Как он теперь это воспринимает? Пьет?

– Нет, но за последние три года Пол очень постарел и физически сильно сдал. Трудно сказать, что его больше сломило – смерть Мими или болезнь. Но Пола спасает яхта, там он отдыхает душой. А я, когда вернулась из Индии, купила этот лофт, правда, я много езжу и дома бываю нечасто, да и запросы у меня скромные. Без Мими жизнь потеряла для меня всякий смысл. Она была для нас свет в окошке, и, когда ее не стало, мы совершенно растерялись. – Отголоски пережитого горя слышались и в ее фотоработах. Хоуп остро воспринимала людское страдание, и это отражалось в том, кого и как она снимала.

– Но ты еще полна сил, можешь снова выйти замуж и завести ребенка, – мягко проговорил Финн. Он не знал, чем ее утешить. Как утешишь мать, потерявшую единственного ребенка? То, что он услышал, его потрясло, и Финн не представлял, как можно облегчить страдания Хоуп.

– Формально ты прав – я еще не старуха, но это все слова, не имеющие ничего общего с реальностью. Я не могу представить себя в новом браке, у меня со дня развода даже ни одного свидания ни с кем не было. Я не встретила ни одного мужчину, который бы меня заинтересовал, да я и сама к этому не готова. Мы всего два года как в разводе, а Мими нет уже три года. Хватит с меня утрат! А если когда нибудь я встречу человека, с которым захочу связать свою жизнь, начинать все сначала будет уже поздно. Сейчас мне сорок четыре, боюсь, что думать о детях и сейчас уже поздновато. Так что никаких планов относительно своей личной жизни я не строю.