– Разве я не говорила?

– Нет.

– Мы ее знали. Это та самая девушка, о которой я вам рассказывала. Она раньше была наркоманкой, а потом ее реабилитировали Кастиветы – они живут на нашем этаже. Но, по-моему, я уже об этом говорила.

– Та девушка, которая ходила с тобой в подвал?

– Точно.

– Видимо, они не до конца ее реабилитировали. Она жила у них?

– Да. С тех пор мы с ними и подружились. Ги иногда к ним заходит, чтобы послушать рассказы о театре. Отец мистера Кастивета был продюсером в начале века.

– Вот бы не подумал, что для Ги это будет интересно, – заметил Хатч. – Это пожилая пара?

– Ему семьдесят девять лет, а ей семьдесят или около того.

– Странная, однако, фамилия. Как она пишется? Розмари показала.

– Никогда раньше такой фамилии не встречал. Они что, французы?

– Фамилия, может быть, и французская, но сами они – нет. Он из Нью-Йорка, а она – не поверите! – из местечка под названием Косматая Голова, в Оклахоме.

– Боже мой! – воскликнул Хатч. – Это надо использовать в моих рассказах. Я даже знаю, где именно. Послушай, а как ты собираешься ехать до моей дачи? Тебе ведь нужна будет машина.

– Я возьму напрокат.

– Возьми мою.

– Нет, Хатч, я не могу.

– Ну пожалуйста. Я ведь дальше своей улицы все равно никуда не хожу. Пожалуйста. И тогда я не буду беспокоиться.

Розмари улыбнулась.

– Ну ладно. Сделаю одолжение и возьму вашу машину.

Хатч дал ей ключи от дачи и машины, карту маршрута и обычный список инструкций, как пользоваться водокачкой, холодильником и что делать в экстренных случаях. Потом он надел пальто и ботинки и проводил ее к машине, старому голубому «олдсмобилю».

– Все документы в бардачке, – напутствовал он. – Оставайся там сколько хочешь. Мне пока ни машина, ни дача не нужны.

– Я уверена, что больше недели не выдержу. Да и Ги мне дольше не разрешит.

Когда она села в машину, Хатч наклонился к окошку и сказал ей:

– Я мог бы дать тебе множество полезных советов, но решил сдержать свое слово и заниматься только своими делами.

Розмари поцеловала его.

– Спасибо и за это, и за все остальное.

Она уехала утром в субботу, 16 октября, и пробыла да даче пять дней. Первые два дня она даже не вспоминала о Ги – это была месть за то, что он так легко и радостно отпустил ее. А может быть, он по ее виду понял, что ей необходимо отдохнуть… Ну ладно, она отдохнет, причем очень долго, и за все время ни разу про него не вспомнит!..

Розмари совершала длинные прогулки по желто-оранжевым лесам, ложилась рано, вставала поздно, прочитала «Полет сокола» Дафне де Морьер и готовила себе шикарные обеды на переносной газовой плите. И ни одной минуты не думала о Нем. Но на третий день она загрустила. Ги, конечно, тщеславный, мелочный, эгоистичный и лживый. Он женился на ней, чтобы у него была поклонница, а не подруга жизни. («Ах, эта маленькая мисс из Омахи, какая же она приставучая! И ведь ходит все время за мной по пятам и носит мне газеты!..») Розмари решила дать ему срок в один год, чтобы он стал добропорядочным мужем. Если не станет, она уйдет, и никакие религиозные предрассудки тут не помогут. А пока она снова поступит на работу, сможет зарабатывать и вернет себе чувство независимости. Хотя еще совсем недавно она пыталась от всего этого отделаться. Но теперь она будет гордой, сильной и готовой уйти навсегда, если он не станет таким, как ей нужно.

Но «шикарные» обеды, которые Розмари готовила себе из банок с мясным рагу и перченой тушенкой, начали на ней сказываться. На третий день ее уже подташнивало, и она перешла на легкий суп с гренками.

На четвертый день Розмари проснулась и заплакала, потому что поняла, как ей не хватает Ги. Что она здесь делает одна – в этой холодной и мерзкой лачуге? Что он такого ужасного натворил? Просто напился и овладел ею, не спросив на это разрешения. Да, вот уж, действительно, смертельное оскорбление! Но сейчас у него, может быть, самый ответственный момент во всей его карьере, а она, вместо того, чтобы быть рядом, помочь, находится неизвестно где и жалеет себя с утра до вечера. Да, он тщеславный и эгоистичный, но он ведь актер. И Лоренс Оливье тоже, наверное, тщеславен и эгоистичен. Конечно, временами он слегка привирает, но разве не это так нравилось ей всегда, да и сейчас нравится? – этакая свобода и беспечность в противоположность ее замкнутости.

Розмари поехала в Брустер и позвонила в студию Ги. Ей ответили очень радостно:

– Привет, дорогая! Уже вернулась из загородной поездки? О, Ги сейчас нет, он вышел. Куда тебе позвонить? Ты ему позвони лучше ровно в пять. Погода стоит отличная. Тебе там нравится? Ну и хорошо.

В пять он еще не пришел. Она пообедала в столовой и пошла в кино, перезвонив в девять вечера. На этот раз подсоединился автоответчик, и ей передали, что Ги просил после шести часов позвонить ему на квартиру, где он будет до восьми утра.

На следующий день она решила посмотреть на вещи разумно. «Они, – рассуждала Розмари, – виноваты оба: он – в том, что так сильно занят собой и не думает о ней, а она – что не смогла объяснить ему своих забот и тревог. Но он не сможет измениться, если она не докажет, что перемены просто необходимы. Ей нужно поговорить с ним. Вернее, ИМ нужно поговорить, ведь у него, может быть, тоже есть какое-то недовольство, только он все скрывает. И тогда сразу пойдут дела на лад, обязательно. Так часто бывает, – молчание порождает несчастье, а нужно лишь открыто и честно поговорить друг с другом».

В шесть вечера она приехала в Брустер и позвонила на квартиру. Ги оказался дома.

– Привет, дорогая. Как твои дела?

– Прекрасно, а твои?

– Нормально. Я по тебе очень скучаю. Она улыбнулась в трубку.

– А я по тебе. Я завтра приеду.

– Отлично, – обрадовался он. – Тут столько всего произошло!.. Репетиции отменили до января.

– Да?

– Они не могут никого найти на роль девочки. Но для меня это даже лучше, ведь в следующем месяце начинаются съемки на телевидении. Комедийный сериал по полчаса.

– Правда?

– Да. Мне это прямо как снег на голову свалилось. И пьеса неплохая. Называется «Гринвич-Вилледж», там же и снимать будут. Я играю писателя, это фактически главная роль.

– Это же прекрасно, Ги!

– Аллан говорит, что я иду в гору.

– Как замечательно!

– Послушай, мне еще надо успеть под душ и побриться. Он меня повезет на съемки, а там будет присутствовать сам Стэнли Кубрик. Ты когда будешь здесь?

– Днем. А может быть, и раньше.

– Буду ждать. Я люблю тебя.

– А я – тебя.

Розмари позвонила Хатчу, но того не оказалось дома, и она попросила передать ему, что завтра вернет машину.

На следующее утро она привела в порядок дачу, закрыла ее и поехала в город. В одном месте движение на шоссе было приостановлено из-за аварии – столкнулись сразу три автомобиля, – и лишь во втором часу дня Розмари припарковали (впрочем, весьма посредственно, почти на автобусной остановке) возле Брэмфорда старенький «олдсмобиль» Хатча.

Лифтер сказал, что Ги сегодня еще не выходил из дому, хотя это не точно, так как сам лифтер на полчаса отлучался.

Ги был дома. В квартире играла музыка. Розмари открыла рот, чтобы позвать его, но он сам вышел из спальни в чистой рубашке с галстуком, направляясь на кухню с пустой чашкой из-под кофе в руке.

Они крепко и страстно поцеловались, но из-за чашки ему приходилось обнимать ее только одной рукой.

– Хорошо провела время? – спросил он.

– Просто ужасно. Я так без тебя скучала!

– Ну, как ты себя чувствуешь?

– Прекрасно. А как тебе понравился Стэнли Кубрик?

– Да он так и не приехал.

Они снова поцеловались.

Розмари отнесла свой чемоданчик в спальню и раскрыла его прямо на кровати. Ги пришел с двумя чашками кофе и протянул одну ей. Сам он сел на пуфик возле трюмо и с улыбкой наблюдал, как она распаковывалась. Розмари рассказала про желто-оранжевые леса и тихие ночи. Он же поведал ей о «Гринвич-Вилледж» – о тех, кто еще снимался, кто был продюсером, кто режиссером, кто сценаристом.