— Зойка, слушаешь? Шестьдесят второй прошел… Как там у вас?

Этот голос, донесшийся точно с другой планеты, поразил Николая своей спокойной жизнерадостностью.

— Зоя Хлебникова погибла на посту смертью храбрых, — прошептал он в трубку. — Говорит секретарь комсомольского комитета Николай Железнов. Передай по линии — Рудаков с людьми действует по плану. У нас немцы. Взрываю коммутатор.

Но, уже запалив шнур, следя за тем, как, шипя, искрясь, бежит по нему пламя, Николай снова приник к трубке:

— Девушка! Передай по линии, что коммунисты и комсомольцы Узловой будут биться до последнего. Передай: смерть фашистским гадам! Передай: да здравствует коммунизм!

Забывшись, он кричал во все горло. Немцы уже подползли к платформе; услышав его, они открыли на голос частый огонь. Пули, как градины, защелкали среди осколков стен, рикошетя и брызжа известью. Тяжелые шаги гулко стучали уже по деревянному помосту. И тут раздался взрыв. Целый фонтан кирпича ударил вверх, и развалины станции заволокло багровым облаком пыли и дыма.

Николаю Железнову, с детства знавшему на Узловой каждый закоулок, удалось под носом у неприятеля выбраться из руин вокзала, перебежать на восточную платформу и оттуда — в железнодорожную слободку. Впрочем, напуганные взрывом солдаты и не пытались его преследовать.

Бой у станции продолжался.

К вечеру Николай догнал отряд Рудакова, сделавший первый привал в так называемой Малой роще.

Когда-то роща эта служила любимым местом комсомольских маевок. Потом железнодорожные организации построили тут однодневный дом отдыха. Машинисты, деповские мастера, слесари ездили сюда по субботам целыми семьями попить на холодке в лесной тишине чайку под мурлыканье весело кипевших самоваров, выдававшихся напрокат в буфете, поиграть в домино, в шашки, опрокинуть на ночь в хорошей компании чарочку-другую, потолковать о деповских делах, старину вспомнить, пока молодежь пела и танцевала.

В этот лес, лежавший за городом, на восточном берегу озера, немцам пробиться еще не удалось. Тут, среди ажурных цветастых беседок, среди киосков и столиков, стоявших под сенью пестрых полотняных грибов в молодом низкорослом курчавом соснячке, возле кружевных веранд, открытых читален, отряд и расположился на ночлег.

Теплая тишина озера, нарушаемая лишь озабоченным писком стрижей, скользивших в позеленевшем воздухе, как бы подчеркивала трагизм совершившегося. Люди почему-то располагались не на верандах, не на скамьях, а прямо на земле и лежали молча, погруженные в невеселые думы. Только Юлочка, приехавшая в лес на плечах отца, была довольна внезапной экскурсией. Она что-то весело чирикала, как шустрая синичка, перепархивая от одной группы к другой, смеялась, болтала, радуясь теплу, лесу, солнцу.

Стрелочник Кулаков, успевший уже принять на себя в отряде свою всегдашнюю роль всеобщего увеселителя, дребезжащим тенорком рассказывал окружающим забавные истории, будто бы случившиеся с ним самим, и, рассказав, награждал себя частым дробным смешком, от которого слушателям становилось еще больше не по себе.

Но скоро и он понял, что сегодня этих людей ничем не развеселишь, понял — и стих, свернувшись, как еж, под елкой.

В эту минуту общего тяжелого молчания и появился Николай Железнов.

Его обступили, засыпали вопросами.

— Заняли узел. Бои идут за фабричный район, — ответил он и молча протянул Рудакову комсомольский билет телефонистки с корочками, слипшимися от крови.

Он не добавил больше ни слова, но руки людей как-то сами собой потянулись к кепкам и фуражкам.

Так началась для Николая Железнова новая, лесная жизнь.

Партизанские будни оказались куда менее романтичными и более трудными, чем он себе представлял. За несколько длинных и быстрых переходов Рудаков увел свой отряд далеко в чащу леса, туда, где неожиданно для большинства партизан оказалась заблаговременно заложенная база с оружием, снаряжением и продовольствием. Пока вчерашние токари, слесари, паровозники, путейцы, служащие, кладовщики, еще не успевшие свыкнуться со своим новым положением, медленно и неумело рыли землянки и оборудовали их, командир занялся организацией партизанского труда. Он так и говорил: «труда», потому что еще смолоду, водя пассажирские поезда, привык к тому, что в каждом деле самое важное — организовать труд.

Отряд свой он разбил на группы, позаботившись, чтобы в каждой была партийно-комсомольская прослойка. В группу минеров, которым предстояло вести главным образом рельсовую войну, он отобрал преимущественно путейцев: кто же лучше их знает уязвимые места своего хозяйства! Начальником минеров он назначил Власа Карпова, служившего в годы гражданской войны сапером я знавшего подрывное дело. В «легкую кавалерию», предназначенную для быстрых диверсий на автомобильных и гужевых дорогах, для налетов на вражеские комендатуры и склады, были определены воспитанники Николая Железнова — подвижная, выносливая молодежь. Маленькую группу связи составили из особо проверенных стариков с почтенной и по возможности безобидной внешностью. Они должны были под видом беженцев бродить по дорогам, проникать в занятые противником села, устанавливать связь с населением и соседними отрядами, с городским подпольем. Из людей постарше Рудаков создал «жилищно-хозяйственный отдел». Женщин и девушек, которых было немного, определили в «медицину».

Николай, назначенный сначала начальником «легкой кавалерии», вскоре был переведен на самое важное и опасное дело — в разведку. Напарником ему был назначен Василий Кузьмич Кулаков. Железнов сперва возмутился, заявил было протест, но Рудаков не принял это во внимание и тем еще раз доказал здесь уменье разбираться в людях.

Не сразу и не легко врастал молодой железнодорожник в суровый партизанский быт, в котором оказалось мало романтики и много труда, невзгод и лишений. Поначалу ему казалось, что, оккупировав территорию, враг занял все деревни, села, все дома, контролирует все дороги, прячется за каждым кустом. Это тягостное ощущение преследовало его все время, как только он уходил из отряда, от знакомых с детства людей и оставался один или с Кулаковым. Оно сковывало его предприимчивость, вязало по рукам и ногам, и он, человек, которому на постройке землянок ничего не стоило сделать работу двух-трех человек, возвращался порой с самого пустякового задания совершенно измотанным и разбитым.

Но Николай переболел этой болезнью и вскоре уже твердо знал, что оккупированная территория продолжает оставаться советской, и убедился, что отважному и вместе с тем осторожному партизану враг не страшен. И, что особенно было ценно для его опасной специальности, он научился в любой деревне, даже там, где стояли фашистские гарнизоны, находить смелого человека, готового посильно снабдить разведчика нужной информацией, показать дорогу, покормить.

Да и весь отряд Рудакова постепенно овладевал искусством лесной войны. Этому содействовала та будничная деловитость, какую командир сумел внести в сложное, новое для него дело. Именно будничная, привычная, выражавшаяся даже в том, что подразделения в отряде старые производственники, по привычке, называли «цехами», боевые задания — «нарядами», военное обучение — «техминимумом». В «цехах» были даже зачитаны перед строем тщательно разработанные Рудаковым «правила внутреннего распорядка», до мелочей регламентировавшие быт и боевую жизнь партизан.

После первых же вылазок, успешно проведенных на дорогах против строительных команд и транспортных колонн, отряд не только внутренне окреп, но и начал расти. Сама весть о его существовании стала стягивать к нему тех, кто, так или иначе оказавшись в оккупации, не знал, что предпринять, или растерянно выжидал, что будет. Рудаков, правда со строгим отбором, в первые же дни боевой деятельности принял в отряд нескольких сельских активистов, людей из партактива, по разным причинам застрявших в городе, и военных — из тех, что двигались по вражеским тылам, выходя из окружения. Эти последние оказались особенно полезными своим военным опытом, знанием противника и ненавистью к нему, которую они накопили, двигаясь по его тылам.