Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Я решил купить сестре самое красивое платье, какое только может быть. Но легко сказать, а как сделать? Ни в Бурунном, ни в райцентрах по соседству таких платьев не было.

Сколько я ни думал, но придумать ничего не мог, и посоветоваться не с кем. Фома ловил рыбу на глуби. Он теперь работал помощником капитана промыслового судёнышка. Не с Ефимкой же советоваться насчёт платья.

Вечером я читал в своей комнатушке за кухней. Отец с мачехой сидели у себя возле приёмника — мачеха вязала отцу носки, а он просматривал газеты. Передавали замечательный концерт из Колонного зала. Отложив книгу, я бросился на кровать и стал слушать. Пела заслуженная артистка РСФСР Оленева:

Передо мной явилась ты,
Как мимолётное виденье,
Как гений чистой красоты.

И вдруг меня осенило! А что, если обратиться к Оленевой? Разъяснить ей все в письме, а деньги выслать телеграфным переводом. Она-то сразу поймёт, что мне надо. И кому знать больший толк в платьях, как не артистке, да ещё заслуженной? Конечно, она это сделает, потому что у великой артистки — великое сердце, иначе не может быть.

Недолго думая я присел к столу и взял лист чистой бумаги. Писал я от души. По-моему, письмо вышло хорошее, жаль, что не осталось черновика. Но у меня получилось сразу, без помарок. Запечатав, положил письмо под книгу, чтоб лучше заклеилось.

Утром я смазал велосипед и отправился на почту — экзамены уже закончились; и я был свободен. Адрес написал такой: «Москва, заслуженной артистке РСФСР Оленевой».

Почтарь, инвалид Отечественной войны, говорит:

— Это не адрес, это «на деревню дедушке». Да ещё денежная сумма… Как можно!

И не принял. Я стал ему доказывать. Было же когда-то послано письмо по адресу: «Атлантический океан, Виктору Гюго», и дошло, когда автор «Отверженных» жил на безвестном острове.

Пока мы спорили, собралась целая очередь. И, как на грех, Юлия Ананьевна подходит.

— Для чего ты переводишь деньги Оленевой? — спросила она с удивлением.

— Личное дело, — пробормотал я, чувствуя, что краснею.

Учительница подозрительно посмотрела на меня. Кто-то из ожидающих (кажется, зубной врач) подсказал адрес: Большой театр. Тогда почтарь смилостивился и принял деньги и заказное письмо.

С того дня по всему Бурунному только и было разговоров о том, что Ефремов Яшка перевёл Оленевой полторы тысячи рублей. Начальник линейного узла позвонил отцу. Дома была целая история, вспоминать тошно…

Когда я забежал в школу справиться, перешёл ли я в десятый класс, заинтересованные ребята загнали меня в угол и пристали, как с ножом к горлу, какие у меня могут быть с Оленевой дела.

В этот момент меня позвали в учительскую. Я только было обрадовался неожиданному спасению, но учителя оказались ещё более любопытными, чем ребята. Под предлогом, что им это необходимо знать в воспитательных целях, они так прижали меня, что пришлось все раскрыть.

Педколлектив так и ахнул, ребята за дверью — тоже. Больше всех возмутилась Юлия Ананьевна:

— Ну, знаете… Я всегда замечала, что Ефремов не по летам… наивен, но не представляла, что до такой степени. Во-первых, это не тактично по отношению к Оленевой. Она не посылторг. Во-вторых, ты только подумай, если все станут её просить высылать им платья, пиджаки… Деньги она отошлёт тебе обратно. Ах, как неловко! И это в нашей показательной школе!

— Ты хоть указал размер платья? — улыбнулся не без лукавства Афанасий Афанасьевич.

— Не знаю… размер. Написал, какой у Лизы рост.

— Ладно, иди… Вакула! — отпустил меня директор.

Лиза приехала на другой день. Она очень выросла, стала какая-то другая — красивая. Я порадовался, что в письме к Оленевой прибавил сестре роста на целых 10 сантиметров по сравнению с прошлогодней отметкой на двери.

Каково же было удивление и радость, когда мы узнали, что Лиза получила назначение на Бурунскую метеорологическую станцию — тамошний наблюдатель увольнялся. Я знал этого величественного старика, очень учёного, раз даже разговаривал с ним в библиотеке об Илье Эренбурге.

Метеостанция на самом взморье, километрах в девяти от Бурунного, — серый дом на высоком холме, с ажурным шаром наверху.

Отец даже прослезился от радости, что мы будем так близко. Прасковья Гордеевна, по-моему, предпочла бы, чтобы назначение было куда-нибудь в Азербайджан, что ли, — ей вдвоём с отцом спокойнее. Но она добросовестно старалась этого не показывать.

Лиза привезла подарки: отцу полосатый шерстяной джемпер, чтоб тепло было ходить на трассу; мачехе чехословацкий нарядный платок, которым та осталась, в общем, довольна, а мне трёхтомник Герберта Уэллса.

— Так хотелось накупить всем всякой всячины, но не было денег, — сконфуженно сказала Лиза.

— И то спасибо, — отозвалась Прасковья Гордеевна, — Якову-то лучше бы ситцевую рубашечку, книги у него есть.

— Уэллса у меня нет, — запротестовал я.

— Учебники есть, и хватит, — возразила мачеха, — а в книгах клопы могут завестись… — И, как всегда, в её голосе была глубокая убеждённость в мудрости своих слов.

На следующее утро Лиза приняла метеостанцию, и мы с ней переехали в дом на взморье.

Там ещё полагался сторож… Никто не возражал, чтоб я взял на себя эту должность. Теперь у меня был хоть небольшой, но регулярный заработок.

А то как-то стыдно, чтоб такой большой парень был на иждивении сестры. Я бы, конечно, мог работать линейщиком — Тюленев предлагал мне не раз, но трасса проходила далеко от метеостанции, нам бы с Лизой пришлось жить поврозь. А у нас были свои большие планы.

Глава вторая

МЕРНЫЙ ПЛЕСК ПРИБОЯ

Это был совсем дикий край — пустынное прибрежье, дюны, колючие кустарники и камни. Не верилось, что всего в девяти километрах живут люди.

Серый дом стоял неподалёку от моря, солоноватая водяная пыль оседала на его обомшелых стенах. Береговая полоса казалась такой узкой и незащищённой по сравнению с морем. Даже в тихую погоду оно волновало предчувствием могущей случиться беды — огромное и грозное. После случая, когда море вернулось, я стал бояться его. Иногда мне снилось, что море опять настигает меня, залило с головой, я захлёбываюсь, кричу… Просыпался с сердцебиением, весы в поту. Но я не разлюбил моря и терпеливо ждал когда это моё состояние пройдёт.

Хорошо, что мы с Лизой жили здесь не одни. В доме остался бывший наблюдатель метеостанции Иван Владимирович Турышев.

Когда мы в исполкомовском «газике» прибыли со всеми пожитками (две кровати, связка книг, постель, узлы и мешки) на новое житье, Турышев с достоинством приветствовал нас на пороге — высокий, медлительный, с густыми серебристо-седыми волосами. Красивое поблекшее лицо его выражало суховатую иронию, насмешку, ставшую привычкой.

Впоследствии я заметил, что часто такое напускают на себя люди, не защищённые в жизни — это у них своего рода щит. А глаза у него были добрые, полные юмора и любопытства к жизни. Иван Владимирович сразу нам понравился: мы смотрели сквозь щит. — Если вы разрешите, я останусь здесь жить… Мне, собственно, некуда ехать, — сказал он Лизе, — или… я помешаю вам?

Лиза молча посмотрела на метеоролога и вдруг, приподнявшись на цыпочки, крепко его поцеловала. Подумав, я последовал её примеру и звонко чмокнул его в гладко выбритую щеку. Мы о нём много слышали.

Исполкомовский шофёр, ухмыляясь, смотрел на нас.

— Вот у вас и дети, сразу двое, — сказал он Турышеву, — хорошие ребята, вам с ними будет гораздо лучше, чем одному.

Выгрузив вещи, шофёр простился и уехал. А мы стали устраиваться.

Большой это был дом, старой каменной кладки, его так и строили под метеостанцию, ещё в девяностых годах прошлого века. Снаружи изо всех щелей росли трава и мох. Изнутри он был хорошо оштукатурен и выбелен. Иван Владимирович старательно поддерживал в нём чистоту. В доме было четыре просторных комнаты окнами на море, кухня, прихожая и внутренний сарай для топлива. Самая большая комната посреди дома была занята под метеостанцию. Там стояли два стола: один — письменный, обтянутый потемневшим зелёным сукном, другой — квадратный, весь заставленный приборами, длинный низкий диван дореволюционного происхождения, шкаф для бумаг, несколько стульев, а в углу на тумбочке приёмник «Родина». Стены были сплошь увешаны картами, только над письменным столом висел портрет Ленина.

15
{"b":"172954","o":1}