В палату не вошла, а ласточкой впорхнула медсестра, милая, симпатичная девушка. В такую невольно с первого взгляда влюбишься. Тем паче, здесь, на войне, где всего вдоволь: оружия, крови, опасности, увечий и смертей, и только обычная любовь мужчины к женщине на вес золота, в острейшем дефиците. Не место ей здесь попросту, где прожитый день приравнивается к трем, а сколько их у тебя впереди, ни одна кукушка не знает.
Справившись о самочувствии, сестричка Оля ловко сделала укол, измерила температуру, которая третий день не спадает, и тихо удалилась. Левков с недоумением и горечью подумал: «Что она здесь, в Афгане, забыла? Девчонке в самый раз выходить замуж, детишек рожать, а она тут с ранеными и контуженными возится».
К ограниченному женскому контингенту 40-й армии у командира взвода лейтенанта Левкова было свое отношение. Он считал, впрочем, как, наверное, и большинство его ровесников, что бабам не место на войне. Какие из них солдаты?! Услышав свист пуль, по-детски визжат, не понимая, что делать. Он видел, как во время минометного обстрела городка из девичьего монастыря (так в шутку называли они женское общежитие в сборно-щитовом домике) в ночных сорочках в панике выбегали девчата и неслись куда глаза глядят. Впрочем, осуждать их за естественное желание укрыться от опасности, чтобы остаться в живых, вряд ли у кого язык повернется. Есть и среди нашего брата не шибко смелые, из робкого десятка. Страх, он ведь всем присущ, вопрос только в том, кто кем управляет, ты им или он тобой.
О том, что после тяжелой контузии находится в Кабульском военном госпитале, Александр никому сообщать не стал. И только жене, после некоторых колебаний, все же в самой общей форме написал, что, слава богу, жив, правда, не совсем здоров, но дела идут на поправку. В конце вместо того, что писал раньше, «целую, нежно люблю», сделал традиционно-нейтральную приписку: «До встречи».
Ответа долго не было. Он уже и не надеялся получить его, когда перед самой выпиской из госпиталя пришла лаконичная весточка из Подмосковья. Всего полстранички размашистого почерка, написанных явно наспех, без лирических вступлений, холодным тоном сообщили главное: «Прости, я полюбила другого. Желаю счастья в личной жизни».
Когда в палату вошла медсестра Оля, Александр со всей силы скомкал в ладони письмо от жены и, будто ожегшись, как какой-то постыдный компромат, быстро спрятал его под одеяло. Она, кажется, заметила это резкое движение, но виду не подала, а только мило улыбнулась. Появление этого обаятельного, доброго, светлого существа в белоснежном халате для каждого пациента было сродни празднику.
Со своими друзьями по несчастью Александр за полтора месяца пребывания в госпитале основательно познакомился. Койку у окна занимал Костя, «голубой берет» из 103-й воздушно-десантной дивизии с запоминающейся фамилией Холод. Такому же взводному, как и Левков, только под два метра роста и с мускулатурой Шварценеггера, незадолго до плановой замены в Союз крупно не повезло: на одной из боевых операций наступил на мину. Теперь вместо правой ноги ниже колена у парня протез, который он, кажется, люто ненавидит, но мучительно пытается с его помощью заново научиться ходить. Железному терпению и мужеству Кости можно только позавидовать. Он твердо для себя решил, что еще спляшет на собственной свадьбе.
А вот молдаванин Саша Коцуру заметно приуныл. Душманская пуля наполовину лишила его зрения, которое ухудшается, из-за чего ему скоро предстоит сложная операция то ли в Ташкенте, то ли, возможно, в Москве, в клинике самого Святослава Федорова. Больше всего переживает солдат, что, наверное, никогда уже не сможет сесть за руль автомобиля, без которого он жизни не мыслил. Перед армией успел получить еще приятно пахнувшие типографской краской водительские права, которыми гордился перед друзьями не меньше, чем сейчас орденом Красной Звезды. Впрочем, если бы это было только возможно, он с радостью поменял бы государственную награду на… глаз, потерянный в бою. Как ни пытались они с Костей приободрить солдата, он лишь еще крепче замыкал невидимый замок в себе.
Прапорщик Женя Титковец под Гератом получил осколочное ранение в плечо и шею. Больше всего он, левша, беспокоился за свою основную, к несчастью, как раз и пострадавшую руку. Хирург обещал ее сохранить, но все равно тревожно у прапора на душе. По сравнению с ними, на первый взгляд, Сашке Левкову повезло больше всех. Главное, глаза, руки и ноги целы. Но знал бы кто, как порой среди ночи или даже днем, казалось бы, ни с того ни с сего начинает раскалываться ставшая, будто чугунной, голова. Сил нет терпеть эти мучительные боли, которые длятся когда несколько минут, а когда и час, два.
Лечащий врач осторожно заговорил о том, что, возможно, встанет вопрос на ВВК о комиссовании из Вооруженных Сил по болезни. Мол, нужно быть к этому готовым. «Шиш, тебе, лейтенант Левков, а не генеральские погоны, — со злорадством подумал о себе и своих наивных мечтах Сашка. — И стоило четыре года в училище строевым ходить, по полигону лосем бегать, чтобы вот так, бесславно, подорваться на душманской мине и подчистую оказаться списанным на гражданку? А что делать в мирной жизни ему, на вид здоровому, молодому мужику, умеющему только воевать?» Он лихорадочно искал и не находил ответов на эти вроде бы простые вопросы.
Отдушиной, лучиком света в темноте была Оля: тихая, скромная, добрая. Совсем еще девочка, но уже научившаяся сопереживать чужую боль. Саша заметил, что в ее присутствии он чувствует себя намного лучше. В миг уютно, спокойно становится на душе, все тревоги, опасения, сомнения словно растворяются в пространстве. Ему хотелось быть всегда рядом с этой симпатичной, улыбчивой девушкой в белом халате, чтобы просто видеть, слышать ее мелодичный голосок. Но, похоже, скоро даже этого малого удовольствия он лишится. После вердикта военно-врачебной комиссии их пути-дорожки навсегда разойдутся. Он уедет в Союз, в свое Подмосковье, она останется здесь, в госпитале, еще как минимум на год. От такой нерадостной перспективы у Александра разболелась голова. Да, прав врач: волноваться ему теперь себе дороже. А что за жизнь без эмоций и переживаний, так, одна имитация, пустота.
В тот день Оля почему-то не появилась в их палате ни во время утреннего обхода, ни после. Не заболела ли часом? Только под вечер уже не знавший, что и думать, Левков увидел Олю в коридоре в верхней одежде. Обрадовался и уже хотел было пошутить по поводу отсутствия на рабочем месте лучшей медсестры госпиталя, но быстро сообразил: что-то случилось. Эта веселая девушка была мрачнее грозовой тучи, а в больших серо-зеленых глазах читалось горе.
— У меня мама умерла, — тихо выдавила из себя Оля и зарыдала. Он, растерявшись, готов был заплакать вместе с ней. Чтобы хоть как-то утешить девушку, молча обнял за худенькие плечи и почувствовал, что она вся дрожит. Саше в тот момент захотелось стать небесным громоотводом, всесильным волшебником, сказочным Ильей Муромцем лишь бы она не плакала. Но чем, кроме сочувствия, он мог помочь? Оля уткнулась лицом в его грудь и, словно оправдываясь, сквозь слезы, пролепетала. — Я ведь и в Афганистан поехала, чтобы денег на операцию маме заработать. У нее врожденный порок сердца… Она до последнего дня думала, что я в Монголии. Там ведь нет войны. Писала ей якобы оттуда.
Утром Оля улетела в Ташкент. На прощание сказала, что, скорее всего, назад уже не вернется. Будет в своем Липецке готовиться к поступлению в мединститут. Ему пожелала удачи. Левков, немного робея, признался Оле, что, как мальчишка, влюбился в нее. И в подтверждение этого поцеловал девушку в губы. Тот сладкий миг он никогда не забудет, как и нежное прикосновение Олиной руки к его обветренному лицу.
— Я буду ждать тебя, мой лейтенант, — тихо произнесли ее милые уста и сотворили настоящее чудо. Сашка Левков вдруг почувствовал, как к нему прибывают, казалось, навсегда утраченные вера в любовь и силы, что он по-прежнему молод, уверен в себе. Ему предстоит еще так много сделать в этой жизни, что он просто обязан всем смертям назло вернуться домой.
