— Я не знаю, кто вы такие, мои почтенные, — жалобно ответил Чин.

— Также не знаю я, почему запрещено ходить в темноте. А я — я бедный маленький Чин-Бао-Си, у которого взяли последнюю овечку.

— Кто же взял у тебя овечку? — грозно спросили люди.

Чин объяснил, и люди позвали его с собой. Они пришли к речке, переправились на плоту на ту сторону и там увидели костер. Вокруг костра стояли и сидели люди, и Чин-Бао-Си узнал в них кое-кого из знакомых и соседей. Один из людей стал говорить, и Чин-Бао-Си слушал и думал, что никогда не слыхал столько слов сразу.

— Почтенные друзья, — говорил человек. — Все мы — мирные люди и не хотим никакой войны. А между тем, вот уже пятнадцать раз прошел великий праздник нового года, а война не прекращается. По всей нашей благословенной провинции Шань-Си разгуливают генералы, цзяни, и у каждого цзяня есть солдаты с пушками и ружьями, и эти солдаты хотят есть, пить и спать, не работая…

— Это очень верно, — важно заметил Чин-Бао-Си, потому что ему казалось, что человек обращается главным образом к нему.

— Но этого мало, почтенные друзья, — продолжал говоривший. — Солдаты уходят, но на их место приходят другие и отбирают все, чего не успели отобрать те. Потом приходят третьи, четвертые, пятые солдаты, и все они сердятся, потому что нечего больше отбирать… Но гораздо хуже поступают цзяни, потому что они не только сердятся и дерутся, а еще велят рубить землепашцам головы. Так вот, поэтому, почтенные друзья, — мы уходим в горы и присоединяемся к тайному союзу "красных пик"… Мы будем бороться и с солдатами, и с цзянями, и с минь-туанами, и с белыми дьяволами, — со всеми, кто препятствует нам мир-но жить и работать…

Чин-Бао-Си решил, что все это правильно и остался с "красными пиками".

В горных перевалах скапливается лед — может быть годами, может быть десятилетиями, а может быть — и веками. Но бывает так, что лед не выдерживает больше своей собственной тяжести и — сначала медленно, потом все быстрей и быстрей, наконец — стремительно двигается вниз, сметая все на своем пути. Грозна ледяная лавина. Смерть ждет всех, кто станет на ее пути. Таковы и крестьянские восстания всех времен, веков и народов. Таково и движение китайских "красных пик".

Красные пики выступили рано утром на заре. Чин-Бао- Си был вместе со всеми, и он был вооружен серпом, надетым на длинную палку. У других повстанцев было такое же оружие, но некоторые были вооружены и огнестрельным оружием. К полудню красные пики подступили к железнодорожному пути. Первые же люди, подошедшие к насыпи, сковырнули рельсы. Путь был закрыт. Волей восставшего народа унижение больше производиться не могло. Чин-Бао-Си ликовал; он решил, что красные пики уже победили. Машинист бронепоезда, наполненного русскими кондотьерами[5], вовремя заметил опасность и пустил в дело тормоз. Поезд остановился, но со всех сторон на него устремились полуголые, оборванные, истощенные люди, вооруженные косами, палками, серпами и просто дубинами. Заработали пулеметы, — наперебой, как весенние гуси — и с насыпи покатились люди, сшибая по пути еще не задетых пулями, но неуклонно карабкавшихся кверху. Чин-Бао-Си ползком добрался до самого верха насыпи, но здесь-то его и срезал пулемет, — Чин-Бао-Си склонился к песку и замер.

Васька Свистунов слышал шум боя, ровную и точную работу пулеметов, но сделать ничего не мог: ему только и оставалось — смотреть вверх. И вот, вверху показался крестик аэроплана, стал увеличиваться, снижаясь, и повис над поездом. — Друг или враг? — лихорадочно думал Васька.

— А что, если друг? — Аэроплан стал описывать круги, словно выискивая удобное место для спуска. Внезапно где-то недалеко ахнул взрыв.

— Что такое? — закричал один из пулеметчиков, высунувшись за борт платформы.

— Японец бомбы бросает, — ответили откуда-то извне.

Пулеметы работали, заглушая рокот мотора и рев наступавших китайцев. Но новый взрыв заглушил их равномерный стук.

— Что за черт? Никак японец в паровоз ахнул? — крикнул тот же пулеметчик.

— Берегись — бомба! — раздалась команда. Пулеметчики легли на пол платформы, рядом с Васькой. Новый взрыв потряс Васькин слух совсем рядом. Пулеметчики вскочили на ноги и один за другим полезли через борт платформы. Один из них подскочил к Ваське и взмахнул финским ножом.

— Конец, конец, — подумал Васька и зажмурил глаза. Но тут же почувствовал, что руки стали свободными; взглянул, увидел, что пулеметчик лихорадочно чиркает ножом по веревке, связывавшей ноги.

— Беги, браток, — сказал пулеметчик. — Как-никак, а русский… Не то японец бомбой разорвет. С этими словами солдат скрылся за бортом. Васька, все еще лежа, осторожно расправил затекшие руки и ноги.

— Куд-да, сволочи? — раздалось над самым Васькиным ухом, и Васька стал неподвижен. Высокого роста офицер прыгнул к пулемету, открыл замок, потянул из ящика ленту. Собрав всю оставшуюся силу, Васька мотнул рукой по полу, ухватил горсть земли и песку. Встал на ноги и швырнул песок в замок пулемета. Офицер обернулся, схватил Ваську за руку. В этот момент из-за борта протянулся серп на длинной палке и резнул офицера по голове. Рука офицера ослабла, Васька пихнул его кулаком в грудь и отскочил в сторону. Через борт платформы лезли полуголые желтые люди.

Васька мотнулся к другому борту и, перемахнув, покатился по насыпи вниз. Навстречу ему со снизившегося самолета бежали люди.

— Френкель, Френкель! — из последних сил закричал Васька.

— Как тебя черти вынесли! — радостно орал Френкель, размахивая маузером. — Да, беда, брат, беда: бензин весь, в баках на закурку не осталось.

На веранду, где профессор Дормье и мистер Гарри Джонс вели интересный спор о преимущественном влиянии в Китае англичан или французов, ворвался надсмотрщик Троттер.

— Мистер Джонс, у нас неладно!

— В чем дело? — пролаял Джонс.

— Туземная прислуга вся оставила работу; рабочие исчезли с плантации.

— Что? — заревел Джонс. — Эти черти затеяли бунт против меня? А вы ничего не делаете, Троттер? Не знаете своих обязанностей?

— Но, говорят, красные пики…

— Чепуха, — отрезал Джонс. — Никто не смеет тронуть англичанина. Повесить парочку — и все успокоится! Едем в бараки!

Подогретый стаканом виски-сода, Джонс в сопровождении Троттера выехал из ворот усадьбы. На повороте из кустов выскочило несколько китайцев.

— Мерзавцы, на работу! — наехал на них Джонс, размахивая плетью. Но плеть не успела опуститься. Десятки рук ухватились за узду, за ноги, за руки потащили Джонса с седла.

— Троттер, на помощь! — закричал Джонс. Троттер разрядил револьвер. Один из китайцев упал. Кусты словно ожили. Отовсюду на дорогу высыпали рабочие.

Джонс судорожным усилием удержался в седле; лошадь, уколотая пикой, сшибла одного из китайцев и помчалась по полю. — Кажется, спасен, — подумал Джонс, подъезжая через задние ворота к дому.

— В чем дело? — тревожно спросил профессор, перегнувшись через перила.

— Бунт. Революция. Большевистская пропаганда! — отрывисто ответил Джонс. — Надо спасаться. В куски растерзают!

— А как же ваше влияние… — растерянно спросил профессор. Джонс махнул рукой, соскочил с лошади и бросился в дом. Через пять минут Джонс снова показался на веранде; в одной руке он держал винчестер, а в другой — небольшой саквояж. Англичанин, молча, отмотал уздечку лошади от дерева и вскочил в седло.

— А как же я? — спросил профессор, подбежав и схватившись за стремя.

— Как хотите, — буркнул англичанин, — и, дернув стремя, поскакал к задним воротам; от толчка профессор покатился в сторону, но тотчас же встал, отряхнулся и направился было к конюшне, но в этот момент Джонс галопом прискакал к веранде.

— Они уже там, — кричал англичанин. — Держите револьвер, — попытаемся прорваться через фасадные ворота!

Белые рубахи и соломенные шляпы замелькали в зелени кустов. Англичанин разогнал лошадь и на ходу выпустил все восемь патронов из винчестера. За лошадью бежал профессор Дормье, нескладно стреляя в воздух из револьвера. У самых ворот лошадь, зацепившись за протянутый внезапно шест, рухнула на всем скаку; Джонс отлетел на три шага в траву. Профессор бросил револьвер и поднял руки вверх.