Во время моей службы в Diepholtz мне пришлось, сопровождая старшего английского офицера, объездить всю округу, находящуюся между железной дорогой Оснабрюк-Бремен, Северным морем и голландской границей. Здесь во время войны было много небольших солдатских лагерей. Требовалось разузнать, нет ли в немецких тюрьмах арестантов – союзных пленных, и в случае нахождения принять меры к их освобождению.
Приблизительно за две недели до подписи Версальского мирного договора комендант получил известие, что лагеря этого района расформировываются и пленные переводятся в лагеря, расположенные подле польской границы.
Одновременно пришел из Ганновера приказ отправить обратно 15 вагонов посылок, которые мы получили дня за два перед этим. Медлить с выполнением этого приказа было невозможно, так как для перевозки на станцию и погрузки в вагоны требовалась рабочая сила, а немцы в любой момент могли прислать пустой эшелон для перевозки пленных.
Чтобы получить необходимые для этого вагоны, мне пришлось сопровождать старшего английского офицера на железнодорожную станцию. Начальник станции отказывался подать их раньше, чем через неделю. Угроза англичанина телеграфно пожаловаться маршалу Фошу произвела такой эффект, что вагоны были поданы на следующее утро.
Наша комиссия была расформирована, и я был переведен в комиссию при Cee-Lager. При отъезде старший английский офицер дал мне небольшой чемодан, наполненный бумагами, который я должен был сдать в Ганноверскую центральную комиссию. Я был немного удивлен маршрутом. До сих пор всякий раз, когда мне нужно было ехать в Ганновер, я получал бесплатный билет 2-го класса по кратчайшему расстоянию через Оснабрюк.
Теперь же мне был дан билет 1-го класса через Бремен и Гамбург, причем в Гамбурге нужно было ожидать ганноверский поезд около двух с половиной часов.
В Гамбурге, когда я выходил из вагона, ко мне подходит какой-то штатский и говорит: «Здравствуйте, Иван Иванович!» Я с удивлением спросил, откуда он меня знает. Тот отвечал, что, увидев русскую форму, он назвал мое имя как самое распространенное, что он гражданский пленный, студент, теперь работает в Гамбурге, очень соскучился по русскому языку и очень рад возможности поговорить по-русски. Все время ожидания моего поезда он не отходил от меня и, когда поезд пришел, проводил до моего вагона.
Впоследствии в Англии, когда мы были в Офицерской школе, мои сотоварищи по комиссии рассказывали, что всякий раз, когда по службе им приходилось проезжать через Гамбург, их встречал некто в штатском и обращался к ним, как ко мне, по имени и отчеству, хотя бы оно было «Константин Карлович». Чей это был агент, так и осталось неизвестным.
Приехав в Ганновер, я сдал порученный мне чемоданчик по назначению и явился к полковнику Богуславскому, которому и доложил, что лагерь Diepholtz расформирован, также и комиссия, и что я переведен в Cee-Lager, подле г. Celle, на железнодорожной линии Ганновер-Гамбург, и что мой поезд идет через два-три часа. В ответ полковник Богуславский приказал мне остаться в Ганновере на два-три дня, а если в Celle английский старший офицер сделает мне замечание, сказать ему, что это полковник Богуславский меня задержал.
На следующий день после полудня я явился в канцелярию полковника, который встретил меня словами: «Хорошо, что пришли. Сегодня же отправляйтесь в Celle-Lager и там передайте от меня старшему русскому офицеру поручику Горожанкину, что все улажено. Русские офицеры, служащие в междусоюзных комиссиях, приравнены в правах к союзным и в случае возобновления войны покидают Германию вместе с ними в дипломатических поездах».
Позже в Celle-Lager я узнал причину моей задержки в Ганновере. Оказывается, английский военный представитель в Германии генерал Yvert, учитывая все усиливающееся недовольство немцев условиями Версальского мира и возможность отказа от подписи договора, а следовательно, связанного с этим отказом возобновления войны, отдал специальный секретный приказ, в котором было сказано: все английские воинские чины, состоящие в Германии в различных комиссиях, имеют дипломатический статус и поэтому должны свободно покинуть Германию.
Для англичан, находящихся в английской зоне, такой дипломатический поезд будет приготовлен на вокзале Ганновер, откуда отойдет в 2 часа пополудни, поэтому:
1) всякий английский военнослужащий, где бы он ни был и из какого бы источника он ни узнал об отказе подписать договор, должен прибыть на станцию Ганновер, безразлично какими средствами, до отхода этого поезда;
2) документы категории «А» уничтожить, документы категории «В» взять с собой, категории «С» сдать под расписку на хранение немецкому коменданту;
3) этот приказ ни в коем случае не должен быть известен русским офицерам, которые у нас на службе.
Словом, все русские офицеры, находящиеся в междусоюзных комиссиях, должны остаться в Германии и, следовательно, возвратиться в лагеря военнопленных, где их положение значительно бы ухудшилось, так как немцы видели бы в них своего рода сотрудников союзников.
В Celle мне рассказали, как русские узнали там об этом приказе. Комиссия при Celle-Lager состояла из 5 английских и 7 русских офицеров. Среди английских офицеров был один русский лейтенант Петерсон, сын российского генерального консула в Гааге, прослуживший всю войну в английской разведке.
Старший английский офицер подполковник Шотландской гвардии Мак-Грегор, ознакомившись с этим приказом, вызвал в свой кабинет поручика Горожанкина и лейтенанта Петерсона. Петерсон получил приказание прочесть этот приказ Горожанкину. Когда приказ был прочтен, Мак-Грегор задал два вопроса: «Понял ли Горожанкин этот приказ?» и «Понял ли он, что этот приказ ему не сообщали?». Получив утвердительный ответ, Мак-Грегор успокоился, а поручик Горожанкин немедленно командировал офицера в Ганновер к полковнику Богуславскому с донесением об этом приказе.
На следующий день у полковника Богуславского собралось 21 офицер из 21 комиссии с идентичными донесениями. Словом, только в двух комиссиях секрет был сохранен. Очевидно, английское офицерство нашло этот приказ не джентльменским и постаралось предупредить русских. Полковник Богуславский в тот же вечер отправился в Берлин к русскому военному представителю с докладом об этом приказе и с просьбой поднять вопрос у военных представителей союзников о приравнении в этом отношении русских офицеров с союзными. Этот вопрос был быстро разрешен, и мы, служившие в английской зоне, должны были покинуть Германию вместе с англичанами.
Прибыв в Celle-Lager и представившись старшему английскому офицеру подполковнику Мак-Грегору и русскому старшему поручику Горожанкину, я был назначен начальником 3-го батальона.
Celle-Lager по сравнению с Diepholtz'ом был огромным – в нем во время войны содержалось 40 тысяч пленных солдат. Он представлял собой четыре квадрата бараков, расположенных вдоль двух широких, пересекающихся крестом улиц. Между воротами лагеря и бараками находился большой плац, на котором можно было свободно выстроить весь лагерь. В каждом квадрате – «батальоне» при мне находилось до 2500 пленных. Так как бараки были рассчитаны на несравненно большее число людей, они имели достаточное жилое пространство. Старший барака, обыкновенно фельдфебель или подпрапорщик, был ответственным за порядок и чистоту барака. Всего в это время в лагере находилось 10 тысяч пленных. При лагере находился лазарет на 200 коек, небольшая лаборатория и аптека. Лазаретом ведал пленный военный врач 144-го Каширского полка д-р Осиновский, при мне были прикомандированы два врача украинской гетманской миссии.
В этом лагере мое положение было иным, пришлось не только нести дежурство по приемке продуктов для лагеря, но и постоянно находиться в служебное время в лагере, так как был ответственным за порядок, чистоту и санитарное состояние своего батальона. Поэтому общение с солдатами было более широкое. Они знали от вестовых, что я недавно в Германии, и постоянно завязывали разговор о том, что происходит в России. В этих разговорах нам приходилось быть очень осторожными, так как они кое-что слыхали от немцев о Гражданской войне, кроме того, как в Diepholtz, так и в Celle-Lager находилось несколько прокоммунистов, которые при каждом удобном случае проводили известную агитацию. В массе же пленные полагали, что это простой народ борется с господами. Поэтому к словам офицеров они относились очень недоверчиво и всеми способами старались выяснить истинное положение и цели борющихся сторон и в особенности интересовались вопросом о землице. Наше положение во всех этих разговорах было довольно затруднительно. Английское начальство строго запрещало всякую политическую пропаганду среди пленных, и с этим запрещением приходилось считаться. С другой стороны, русское начальство нам твердило: набирайте солдат для армии.
