Там от радости пес мой похож на юлу,
И спасибо ему за попытку… .
Потому что граница идёт у крыльца,
Где железная тьма не пропустит лица,
И сердца остановит и вынет.
Нет ни меры, ни веры у этой межи,
Там остывшее время меня сторожит
И стреляет в упор и навылет.
Но как только восход обнажает клинок,
И над миром звучит заклинание птичье,
Бесполезная темень меняет обличье
И сжимается жалобной тенью у ног.
Бомж Юрик
Бомж Юрик, пятидесяти с гаком лет,
Каждый день ковырялся в нашей помойке.
Он был одноглаз, но прилично одет,
Только жутко чумаз – такого отмой-ка!
Когда я приносила еду котам,
Смотреть не могла, как он тихо плачет.
Уходила молча, и слышала там
Быстрое чавканье – его и кошачье.
Однажды, уже вещички собрав,
Остатки еды отнесла бедолаге.
Мой сломанный, но не убитый нрав
Тащил меня прочь, к тишине и бумаге.
Сказала: "Прощайте", – так сухо, и тот
Рукой помахал, все закончив разом.
Потом тихо бросил: "И это пройдет!.."*
И глянул мне вслед протрезвевшим глазом.
___________
И это пройдет (Всё пройдёт)
По легенде, изложенной в Талмуде, однажды царю Соломону (по другой версии — царю Давиду), который впал в тоску, некий ювелир изготовил перстень, который, как сказал этот мастер, должен был вернуть царю его прежнее расположение духа. И вообще, посоветовал он, было бы хорошо, если б царь почаще — как в грустные, так и в радостные моменты своей жизни — посматривал на надпись, исполненную на перстне. Тогда этот правитель будет относиться к своим переживаниям, как подобает истинному философу — со спокойным пониманием временности всего происходящего. Надпись на перстне гласила: «И это пройдет».
Используется как совет относиться ко всему философски, как форма утешения в минуту уныния, грусти и пр. (шутл.).
Левая и правая
Конец недели, как отрезало
От времени и от пространства…
Соседка, необычно трезвая,
Уходит вдаль со школьным ранцем.
Не пропадать же – дочь шалавая
Давно простилась и отчалила.
Бутылки – левая и правая
Звенят привычно и отчаянно.
А друг ее, Степан Васильевич,
Весь истомился в ожидании.
Когда-то он ее снасильничал,
Однако дело это давнее.
Оно и было, может, лучшее
Во всей судьбе ее усталой…
Я вслед смотрю и время слушаю,
Которого осталось мало.
Бездонной ночью
Гореть и задыхаться мне в аду
За помыслы греховные ночные,
За то, что не могу дышать я ныне,
За сны, предвосхищавшие беду.
И мне, не евшей сныть и лебеду,
Не ждавшей запоздалых похоронок,
Спешить ли на свидание к Харону,
Куда зовет мой обнищавший дух…
Прости, мой сын, тебя я не найду,
Ты не случился, не явился миру,
За это мне воздастся полной мерой,
И это наяву, а не в бреду.
Бездонной ночью не ищу я сна,
Виновна, и никем не прощена.
Стая
Всё не то, не о том и не так,
И цена этим песням – пятак,
Если сложится день побазарней.
То ли вою, а то ли пою,
Глохну, стоя на самом краю
И себя ощущая бездарной!
Гонит ветер по кромке воды
Не стихи, а пустые листы,
И остыл мой порыв благодатный…
А поддатый строитель могил
Нерожденную песню зарыл
И поставил открытую дату.
Но кому-то, я знаю, слышны,
Голоса посреди тишины,
Там слова собираются в стаю.
Вот они улетели за край.
Говорю: не смотри, и закрой
Дверь свою, задыхаясь и тая…
Крылья
Переломаны крылья России,
Долгой ночью оборван полет,
И духовная анестезия
Головы нам поднять не дает.
Обезлюдели долы и веси,
Как же мало трудов и молитв!
И какая судьба перевесит,
Переможет и переболит…
Прощание с деревней
Истлел мой дом, и растворило время
Крыльцо, наличник и мои следы.
Недолго мне до бегства, до беды,
Последний шаг, и я уйду за теми,
Кто не оставил в этой почве семя,
Чей образ растворился, словно дым.
И в старой бочке, в зеркале воды
Моё лицо остынет в день осенний.
С кем встретятся теперь мои грачи,
Когда весной вернутся с края света,
Кому о новой жизни прокричат?
Пускай мой стих, как чёрствый хлеб, горчит,
Но будет мироздание согрето
Дыханием пробившихся грачат!
Верста
Я проживу, наверное, до ста,
И мокрая уляжется верста,
Которая от дома до погоста.
И будет гроб сколочен не по росту,
А как позволит столяру верстак,
Из обрезной доски – легко и просто.
И я уйду, как раньше молода,
Туда, где обожженная звезда
Мне путь покажет к тайному пределу,
Туда, где одинаково юны
Отец и дед, вернувшийся с войны,
И мама – девочка, в своей рубашке белой.
Мы будем пить из кринок молоко
Холодное, как будто из подпола,
А за окошком мяч для волейбола
Мальчишки зафутболят далеко…
И позовут меня девчонки в школу –
За три версты, и мы дойдем легко.
Наверное, таким и будет рай.
За что он мне? Смотри и обмирай
От страха, что исчезнет это чудо.
А то, что изломало, извело,
Сидит в аду, и в спину дышит зло,
И терпеливо ждет меня покуда.
P.S. Послесловие от автора. Отъезд Ольги
Собравшись быстро и незнамо как,
Она ушла совсем не при параде:
Кроссовки, джинсы, старенький рюкзак…
В нём только нет отброшенной тетради.
Я вслед смотрю: попутный грузовик –
Водила соблазнён ценою сходной,
Вот поезд дикий, как ни назови,
Вот Ольга спотыкается на сходнях…
Колесный пароходик по реке
Пробьётся сквозь туманы утром ранним.
Она сойдет на берег в городке,
Забытом даже северным сияньем.
Ее друзья, Наташа и Андрей,
Кудлатый пёс, беременная кошка –
Все будут рады, встретят у дверей,
И лишь сынок попятится сторожко.
Зато морошки плошка на столе,
Зато до треска топленая баня…
И два по сто, и все навеселе,
И боль её отступится и канет.
Не страшно ль ей на этом берегу,
Когда вокруг – чужие домочадцы?
Я только вслед рукой махнуть могу,
И ждать вестей, а вдруг они случатся!
Первое письмо Ольги
Привет, мой автор! Тошно одному?
Я сорвалась, губу порвав блесною.
И как мне дальше жить, пока не знаю,
В чужом, хотя и дружеском дому.
Я доплыла или дошла по дну,
Отвыкшая от вольного полёта,
И – как там говорится у поэта? -
