Пора туманом в поле,
Да голубем в окне,
Да распрощаться с болью,
Таящейся во мне.
В зеленом полусвете
Легко свечу задуть,
Быть вольной, словно ветер,
Как будто зная путь,
Лететь, назад не глядя,
Забыть, который век…
И боженька погладит
Меня по голове.
Стерня
Когда отчаяние бросит
Ничком в колючую стерню,
Меня от бед отмоют росы,
И снова я беду стерплю.
Мне не досталось бабьей доли,
Но вдоволь выдано тоски.
Однако есть вот это поле,
Река, деревня и стихи.
Граница
То, что дано мне вышней волей,
Испытывает на излом.
Не выручают лес и поле
В борьбе со злом.
Становится сильней и строже
Моя извечная вина,
И никогда мне не поможет
Стакан вина.
Но боль затихнет и отстанет,
И растворится вдалеке,
Когда в предутреннем тумане
Сойду к реке.
Воды и воздуха граница
Размыта в этот тихий час,
И я слезам позволю литься
Легко из глаз.
В сарае
Когда я пряталась в сарае –
Поплакать или помечтать,
Там оживала тьма сырая,
И наступала благодать.
Сквозь брёвна ладилась дорога,
И ластилась бродяга-рысь,
И белого единорога
Я отпускала попастись.
Здесь не было стыда и боли,
Никто не звал и не искал…
Своей неодолимой волей
Я посылала в бой войска.
И вражья сила отступала,
Война повержена была.
Я молодого генерала
Встречала на краю села.
Он не боялся вражьей пули,
А тут терял признанья нить…
Но отворяла дверь бабуля,
Курей велела покормить.
Ночь наступала в теплом доме,
Гроза гремела, как война.
Я вспоминала в полудрёме
Усы, погоны, ордена…
Река
В моей реке воскресла рыба-
Обратной стороной беды.
Лещи такие, что могли бы
Вдвоем лишь вынуть из воды.
Поля покрыты васильками,
Засилье сорняков одних,
Мы в землю яды лили сами,
И воды вымерли от них.
Теперь пребудут благодатны
Разоры наши для реки…
И ставят сеть, с утра поддаты,
Чужой деревни мужики.
Тропа
В забытом доме лесника
Остались только пёс и кошка.
Сидят и смотрят на дорожку.
Их жизнь – трудна, судьба – легка.
Пёс очень стар, почти что слеп,
Он ходит мало и неловко,
И кошка делится полёвкой,
А то и птицей – тоже хлеб.
Порой приходит человек,
Чужой, неправильный, но добрый,
Приносит лакомства, и долго
Сидит, не поднимая век.
День откатился и пропал.
Не видно маленькую стаю.
И понемногу зарастает
Туда ведущая тропа.
Собачий мир
Подмосковные дикие стаи,
И боюсь их, и к ним я тянусь.
Как они на меня налетают,
Словно могут проверить: не трусь…
Побежишь – разорвут на кусочки,
Только я им навстречу иду,
Не боюсь я, ни капли, и точка –
Ни в прошедшем, ни в этом году.
И они вкруг меня затихают,
Хлеб суровый даю им из рук.
Я – своя, и покорная стая
Словно дети, резвится вокруг.
Лирический герой
Как странно быть лирическим героем
В краю, где грозы нынче землю роют
Неодолимым огненным кайлом,
Где вместо леса – чёрный бурелом,
И где земля могла рожать бы втрое,
Но только вспоминает о былом.
Как страшно быть поспешным персонажем,
Который брошен автором, и даже
Не помышляет вырваться за круг.
Мой автор, мой давно заклятый друг,
Вернись быстрей, не спи, и будь на страже…
Не то – смотри, я отобьюсь от рук!
Рама
На границе города и мира,
Там, где за дорогой – бурелом,
Мама безнадежно раму мыла
И молчала что-то о былом.
Мама у меня была упряма.
Дым и гарь садились на стекло.
Потому она и мыла раму,
Хоть её от этого трясло.
Видно, в мире не хватало света.
Чтобы солнца луч сюда проник,
Мама раму вымыла, и это
Тёмный час отсрочило на миг.
Этажи
Нет ни меры, ни веры у вечерней межи,
Только острые тени на лицах,
Нерешённым примером там дорога лежит,
И дрожит, остывая, столица.
А в её подворотнях распевают ножи,
И простая наука расправы
Бьётся в криках вороньих, и надежды на жизнь
Не даёт ни виновным, ни правым.
Так безумный ребёнок громоздит этажи…
Только всё установлено мудро:
И, пронзительно тонок, в жёлтом дыме кружит
Звук трубы, возвещающей утро.
Обломки
Мне скоро сорок. Я – старуха.
Ни мужа, ни детей, ни слуха
На главные мои слова.
И нет зерна – одна полова,
Но я тащу обломки слова
Так, что на части – голова.
Пора уехать. Краем света
Пусть вылечит меня планета
От этой горькой пустоты,
От нелюбви, душевной смуты,
Уйду безмолвной и разутой,
И следа не отыщешь ты!
Соловьи
А было ли распахнуто окно?
Но соловьи как взорванные пели,
И мы уже любили две недели
Друг друга, и сливались мы в одно.
Ты был не груб, но был ты центром сил,
Я таяла в твоих руках как свечка,
И был восторг мгновенным или вечным,
И соловей над нами голосил.
Не знала я, что плакальщиком он
Для нашей страсти ненароком станет:
Ты был чужой, ты был отлит из стали,
И ветер звал тебя со всех сторон.
Когда ушел, окаменела я,
Но из окна смотрела на дорогу,
И лунный бык меня царапал рогом,
И оборвалась песня соловья!
Запретная любовь
Я эту любовь сожгла бы в печи,
На тыщу частей топором разрубила…
Сбегу, растворюсь, ты меня не ищи,
Забудь, что случилось, не помни, что было!
Иди, отправляйся к постылой жене,
К высоким чинам, и квартире, и даче,
Забудь навсегда все дороги ко мне…
Прости… Я открыла… Ты видишь – я плачу!
Под снегом…
Под снегом рыхлым и печальным
Иду к тебе, скорей встречай.
Дома покрыла цветом чайным
Заката знобкая печаль.
Над покосившимся забором
Пощёчиной – вороний крик.
Навстречу нашим разговорам
Спешу сегодня напрямик.
Промокли старые сапожки,
Почти бегу к тебе скорей…
Ты чаем напои, а ножки
В своих ладонях обогрей!
На грани гибели…
На грани гибели – какая же любовь?
Какая радость на краю обрыва?
Каким же ты бываешь торопливым,
Когда врываешься, вопросом выгнув бровь!
Я знаю, эти страсти не по мне –
