Это была уже прямая угроза. А для человека амбициозного, каким был инспектор, такая судьба хуже смерти.
Но и сознавая это, Кроу ничего не мог поделать с собой, стряхнуть тягостную летаргию и ощущение одиночества, особенно острого по ночам, когда им овладевали ненасытные желания. Да и в часы бодрствования каждая мысль — о чем бы он ни думал — неизменно вела к Харриет. Где она? Почему ушла? Не стал ли он сам причиной некоей беды? Шли недели, а работа валилась из рук, и жизнь, казалось, катилась под уклон. Он не мог сосредоточиться, утратил способность оценивать самые простые улики и с трудом принимал решения. Его распоряжения становились все более невнятными и даже невразумительными; в двух случаях он взял неверный след, а однажды приказал произвести арест настолько необоснованный, что задержанного пришлось тут же отпустить с соответствующими извинениями со стороны всех вовлеченных в это дело лиц. Более всего Кроу страдал от невозможности поделиться с кем-либо своими проблемами. В предпасхальную неделю всем, включая самого инспектора, стало ясно, что топор уже занесен и вот-вот упадет, что комиссар обрушит на него весь свой гнев. И все равно, даже сознавая нависшую опасность, он не мог не думать о Харриет — страдать, мучиться, терзаться, не спать из-за нее ночами. Последним актом отчаяния стала записка Холмсу с просьбой о встрече — в приватной обстановке, как было заведено у них с весны 1894 года.
Холмс сам встретил его на пороге.
— Мой дорогой друг! Вы плохо выглядите. Если бы не необходимость соблюдать секретность, я предложил бы доктору Уотсону осмотреть вас. Что случилось? Потеряли аппетит или что-то еще?
— Если бы только аппетит, мистер Холмс, — с тяжким вздохом отвечал несчастный. — Боюсь, у меня большие проблемы, и виноват в этом только я сам.
— Раз так, то вы, должно быть, пришли ко мне, чтобы облегчить душу. — Холмс опустился в свое любимое кресло и раскурил трубку. — Похоже, речь идет о какой-то неосторожности с вашей стороны?
И Кроу поведал великому сыщику свою печальную историю, ничего не скрыв, не утаив даже постыдных деталей интрижки с очаровательной Харриет.
Холмс слушал внимательно, а когда гость умолк, глубоко затянулся трубкой.
— Ваша история стара как мир. Лично я давно уяснил для себя, что женщины в целом всегда только препятствуют привычному укладу жизни мужчины. Я избегаю их общества, как чумы, но при этом понимаю связанные с ними проблемы. Более того, однажды судьба свела меня с женщиной, которая могла бы… — Он не договорил, словно уйдя в воспоминания и позволив сердцу на мгновение взять верх над разумом. — Если можете оставаться холостяком и вкушать удовольствия, не подвергая себя риску эмоциональной привязанности, тогда все хорошо. Долгое время вам это удавалось, не так ли? Точнее, до появления миссис Кроу?
Инспектор печально кивнул.
— Что касается вашего брака, то вы ведь, наверное, знаете, что успех семейной жизни лежит не столько в чувствах, сколько в контроле. Как гласит старая арабская пословица, неудовлетворенная женщина требует для себя жареного снега. На мой взгляд, миссис Кроу, прошу прощения, именно такая женщина. Вы должны решить: будете ли снабжать ее жареным снегом или останетесь хозяином в доме? Пока ни того, ни другого вы не сделали. Вы искали утешения у женщины более низкого положения, а она бросила вас и глазом не моргнула.
— С Сильвией трудно… — смущенно попытался объяснить Кроу.
— Вы разочаровываете меня, инспектор. Вы совершили один из самых страшных грехов, позволив эмоциям повлиять на работу, и тем, возможно, подписали себе смертный приговор.
— Думаю, комиссар мою судьбу уже решил.
— Вы должны сосредоточиться на работе и выбросить из головы эту чертовку Харриет.
— Не так-то это просто.
— Ну, в таком случае и черт с вами, сэр. Пусть будет, что будет. Что там с нашим Мориарти? Расскажите мне об этих двоих, Морнингдейле и Гризомбре. Думаю, здесь ваша дедукция вас не подвела. Морнингдейл и есть Мориарти.
Следующие пять минут Кроу излагал свои теории касательно Мориарти и осуществляемого им плана мести в отношении тех, кого он почитал врагами.
— Вот видите, — обрадовался Холмс. — Даже в этом удрученном состоянии вы способны к логическим рассуждениям. После событий в Эдмонтоне о немцах больше не слышно, а теперь, я в этом нисколько не сомневаюсь, мы не услышим и о французах. Зная дьявольские методы Мориарти, предположу, что оба уже покоятся на дне реки. И… — Он остановился на полуслове. — Вот что, опишите-ка мне еще раз эту вашу Харриет. Вы говорили, ей за двадцать?
Кроу подробно расписал предмет своей страсти, не удержавшись от некоторых драматических преувеличений, свойственных тем, кого поразила стрела Купидона.
— Вижу, проклятая болезнь зашла слишком далеко, — констатировал Холмс. — Но… Будьте любезны, протяните руку вон к тому фолианту. Говорите, ее фамилия Барнс? Звучит знакомо. Возможно, нам удастся прояснить кое-что и рассеять ваши романтические иллюзии.
Сняв с полки, Кроу передал Холмсу тяжеленный том, в котором содержались сведения обо всех, кто вызывал его интерес.
— Барнс… — Детектив перелистал несколько страниц. — Бейкер… Болдуин… Бальфур — для него все закончилось плохо, получил четырнадцать лет.[50] Бэнкс, Изабелла… это было до меня, но дело любопытное, как и со всеми врачами-убийцами.[51] Ага, вот оно. Так я и думал. Барнс, Генри. Родился в Камберуэлле, в 1850-м. Обычный вор. В 1889-м бродяжничал, но обзавелся кое-какими средствами. Связан с Паркером. Одна дочь, Харриет. С 1894-го работает проституткой в публичном доме миссис Сэлли Ходжес. Ну, как, Кроу, полегчало?
— Я… я не…
— Неужели? Паркер, как нам хорошо известно, состоял на службе у Мориарти и долгое время руководил сетью шпионов. Барнс работал на Паркера, а Сэлли Ходжес… Ну, если вы не знаете, кто такая Сэлли Ходжес, то занимаете у себя в Скотланд-Ярде чужое место. Профессор взялся за вас, сэр, и вы устремились в его западню, как кролик в силки. Мориарти дьявольски умен. Он умеет находить в людях слабое место и бьет по нему. Мисс Харриет должна была заманить вас в ловушку, и Мориарти почти достиг цели. — Холмс поднялся и в волнении прошел по комнате. — Жаль, что нельзя воспользоваться помощью Уотсона. Вам нужна передышка, чтобы прийти в себя и уберечься от грядущего гнева. Я бы предложил хорошего доктора, который убедит вас отдохнуть неделю-другую. Возможно, за это время нам удастся посадить этого дьявола в колодки. Ручаюсь, теперь что-то нехорошее случится в Италии или Испании. — Он остановился и повернулся к гостю. — У меня есть хороший знакомый на Харли-стрит. Пойдете к нему?
— Я сделаю все, чтобы привести себя в порядок. И покончить с Мориарти. — Мрачное, как туча, лицо и общее напряжение выдавали состояние инспектора, с трудом сдерживавшего клокотавший внутри гнев. Позволить обмануть себя женщине, состоящей на службе у Мориарти!
— В порядок вас приведет доктор Мур Эгер, — мрачно улыбнулся Холмс. — Хотя со мной его, похоже, постигла неудача. Недавно он прописал мне лечение покоем, которое, увы, пришлось прервать. Когда-нибудь я еще расскажу вам о Корнуэллском ужасе.[52]
— Я пойду к вашему доктору Эгеру.
Во всем, что касалось религии, Луиджи Санционаре, самый опасный человек в Италии, был человеком привычки. Дважды в год он ходил на службу — на Пасху и в день своего небесного покровителя, — а каждую Страстную субботу являлся на исповедь в одну и ту же исповедальню в иезуитской церкви в Риме.
Какие бы замыслы ни отягощали мысли, каких бы распоряжений ни ждали те, кто принимал его за своего лидера, Луиджи Санционаре неизменно старался исповедоваться, охраняя таким образом свою бессмертную душу от вечного проклятия и мук ада.
Его любовницу, Аделу Асконту, не отличавшуюся такой набожностью, нисколько не волновало ни отсутствие Луиджи на их вилле в Остии по Страстным пятницам, ни то, что он возвращался только в пасхальное воскресенье, после торжественной мессы в базилике святого Петра в Ватикане. Она вполне могла бы оставаться на эти дни в их большом доме на виа Банчи-Веккьи, но не переносила город в это время года: слишком много иностранцев и приезжих соотечественников. Адела понимала, что пасхальная неделя — урожайный сезон для бизнеса ее любовника: приезжие — легкая добыча для карманников и гостиничных воров. У преступников и паломников, направляющих свои стопы в Вечный город праздники совпадают, хотя и по разным причинам.
