– Что?

– Смой все грехи, не только грязь с лица.

Образованный, да? Что ж, примем к сведению. Уже у самых ворот он замедляет шаг и неожиданно спрашивает:

– Вы православная?

– А какое это имеет значение?

– Для православных вход в монастырь бесплатный. Конечно, это не так важно, но вы приходите каждый день…

Одарив меня странной улыбкой, лукавой и застенчивой одновременно, он поворачивается к привратнику и, к моему безграничному изумлению, начинает говорить с ним по-гречески. Бегло, без запинки, как на родном языке. Тот смотрит на меня, кивает, задает какой-то вопрос. Вопрос, ответ – обычное дело, вот только я не понимаю ни слова.

– Можете приходить в любое время, – объявляет мой спутник, завершив переговоры. – Вас пропустят без билета.

– Вас тоже пропускают без билета?

– Да, но по другой причине.

Пытается заинтриговать? Вряд ли. Несмотря на первоначальную неловкость и даже панику, вызванную его бесцеремонным вторжением в мой микрокосм, я все же признаю, что давно не встречала человека, которому удавалось бы держаться так раскованно, абсолютно естественно, без всякой фальши.

– А вы, наверное, католик?

Опять эта улыбка, похожая на молчаливые извинения. Снимет он, наконец, свои очки или нет?

– Католик? Не знаю. Боюсь, со временем я перестал чувствовать разницу.

Сильно сказано – «со временем»… Так, будто ему лет девяносто, в то время как ему от силы двадцать пять.

Тема эта слишком обширна и многогранна, чтобы обсуждать ее при сорокаградусной жаре на открытой автомобильной стоянке, откуда начинается не самый комфортабельный в мире спуск в долину Превели, поэтому я начинаю прощаться.

– Приходите завтра, – говорит он без улыбки. – В одиннадцать часов. Придете?

Ах, мерзавец!.. Я чувствую себя в западне. Сказать «да» – значит связать себя обязательством. Сказать «может быть» – это уже кокетство.

– Вы видели Нижний Превели?

Название он произносит по-гречески: Като-Превелис.

– Нет? Я покажу вам. Это недалеко. Сейчас он закрыт для посещения, но мы перелезем через ограду.

Я пытаюсь представить себя перелезающей через ограду в компании этого молодого хиппи, и мне становится нехорошо.

– Вы сошли с ума.

– Да. – Он очень серьезен. – И надо сказать, это было делом не одного дня.

– Завтра? – Я сосредоточенно перебираю в уме список несуществующих дел. – Не обещаю, но постараюсь.

Мой уклончивый ответ обескураживает его, и он не считает нужным это скрывать.

– Вы всегда так чертовски благоразумны?

А как же! Благоразумие – оно-то в конечном итоге и привело к этому состоянию коллапса, в котором ты обнаружил меня, прекрасный принц. А ты? Тебе что же, удалось стряхнуть с себя всю эту шелуху, именуемую приличиями, чувством ответственности, здравым смыслом?

– Ладно, – произносит он наконец, убедившись в том, что я безнадежна. – Если надумаете, вы знаете, где меня найти.

Все-таки люблю я разговаривать с англичанами. Как мило прозвучало это well, по-русски так ни за что не скажешь. Если бы при этом он еще следил за произношением, а то ведь бормочет, будто у него каша во рту. Но на слух красиво, особенно если не вдумываться в смысл. Просто слушать как музыку. Как речь аборигенов какого-нибудь меланезийского архипелага.

Я иду к машине, он – к мотоциклу. Оказывается, эта черная «ямаха», которую я приметила еще вчера, принадлежит ему.

– Последний вопрос, – окликает он меня, когда я уже распахиваю дверцу своей малышки. – Вы приезжаете сюда каждый день. Почему?

Why? Он хочет знать why… Собираюсь с силами для правдивого ответа.

– Мм… Думаю, из-за дороги.

Брови его недоуменно приподнимаются, и я делаю попытку объяснить:

– Видите ли, здешние дороги, особенно последние шесть километров до Превели… Когда я ехала сюда первый раз, то на полпути вообще думала повернуть обратно. Мало того, что они не очень широкие, так еще и петляют то вправо, то влево, то в гору, то с горы. – Свою речь я сопровождаю жестикуляцией, что в общем-то мне несвойственно. – С одной стороны склон, с другой обрыв. И никаких ограждений! – Перевожу дыхание и всматриваюсь в лицо собеседника, бесстрастное, как у индейца. Должно быть, он считает меня идиоткой. – Второй раз тоже было не очень приятно, но уже легче. А сегодня я и не заметила, как добралась.

Он хмыкнул:

– Пожалуй, это причина, – и добавил после короткой паузы: – На западном побережье Крита есть такие места, по сравнению с которыми дорога на Превели – просто Бродвей.

Отвязный чувак на большом черном мотоцикле. Наверняка из хорошей семьи. Рисует, говорит по-гречески, лазает через заборы. Авантюрист доморощенный.

Выруливая со стоянки, я провожаю взглядом его «ямаху», уже набравшую приличную скорость. Минуту назад я имела удовольствие наблюдать, как красиво он стартует, а теперь шепчу себе под нос не то молитву, не то заклинание, от всего сердца надеясь, что он не свернет себе шею на этих убийственных виражах.

Когда я огибаю склон горы и по крутой дуге начинаю спуск к ущелью Курталиотико, мотоциклист на короткое время вновь оказывается в поле моего зрения. Он уже далеко, на подступах к следующему повороту. Ладони мои становятся влажными. Тормози же, дурак, тормози… И тут же мне становится стыдно за свою слабость. Почему с ним обязательно должно что-то случиться? И вообще, с какой стати я так разнервничалась, ведь это же совершенно чужой человек!

На той же скорости он уверенно проходит поворот и скрывается с глаз.

Прости, художник, чьего лица я так толком и не разглядела, но на руины Като-Превелис ты полезешь без меня. Курортный роман с иностранцем – это не то, в чем я нуждаюсь в настоящий момент. Мне будет легко забыть тебя.

Я иду по мосту, ни с того ни с сего оказавшемуся на месте знакомой, исхоженной вдоль и поперек улицы моего родного города. На мне длинный плащ и солнцезащитные очки. Мост не то через реку, не то через пропасть, а по ту сторону – какой-то сказочный пейзаж. Хорошо видны беломраморные лестницы, анфилады и пропилеи, стройные и соразмерные колонны античных храмов, фонтаны посреди цветущего сада, прогуливающиеся по аллеям празднично разодетые люди. Полная радостных предчувствий, я устремляюсь вперед, но чья-то невидимая рука срывает с меня очки, которые падают на асфальт и разбиваются вдребезги.

От неожиданности я останавливаюсь, разглядываю осколки, сверкающие у моих ног. Потом поднимаю голову и что же вижу?.. Мост, до середины которого остается каких-нибудь десять шагов, уже не выглядит таким надежным, как поначалу. Напротив, перейти по нему на ту сторону нет ни малейшей возможности! Посередине зияет глубокая трещина, а из нее вырываются струи горячего пара, брызги кипящей смолы, красные языки пламени и прочие хрестоматийные ужасы, которые традиционно символизируют преисподнюю. На самом краю трещины, преграждая путь смельчакам, в огненном зареве пляшут и кривляются жуткие твари, одна другой страшнее. Вместо волос ядовитые змеи, с острых клыков капает кровь. Это не призраки – это существа из плоти и крови, настоящие исчадия ада, и они мало-помалу приближаются ко мне.

В панике я оборачиваюсь, чтобы узнать хотя бы, кто и зачем сорвал с меня очки. В очках я бы смогла безопасно добраться до чудесного города! Откуда такая уверенность, я, правда, не знаю. Возможно, это заблуждение. Итак, я оборачиваюсь и вижу злоумышленника. Он совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки. И хотя в его облике нет ничего пугающего, выглядит он престранно. Человек, но с таким обилием патологий, что назвать его мужчиной или женщиной можно только с натяжкой. Черты лица расплываются, тают, обозначаются на какой-то миг и тут же вновь ускользают от восприятия. Выражение глаз беспрестанно меняется, играя гневом, любовью, сочувствием и лукавством, кожа становится то белой, то шоколадно-коричневой, то желтой, то зеленой. Созерцание этого калейдоскопа лиц способно свести с ума. Тело его находится в постоянном движении: руки сгибаются и разгибаются, ноги выписывают немыслимые кренделя, суставы, кажется, гнутся во всех направлениях. В целом он производит впечатление чего-то вязко-текучего, полиморфного, неуловимого, как Протей[2]. К тому же он смеется.