− Ты тоже идешь в Морт? - спросил его Костас.

− Конечно, − сард похлопал рукоять секиры.

− То же хочешь заработать?

− Заработать и еще кое-что.

− …?

− Браслет, − Дёгг задрал руку и покрутил, словно браслет уже красовался на его запястье.

− Браслет?

− Э, да ты парень из каких краев выбрался в империю?

Костас отставил кружку.

− Из дальних.

− Браслет. Дается лучшему воину и возводит его в спафарии*. В первую ступень дворянства. А дворянство соответственно позволяет проживать в империи беспрепятственно и наниматься в имперское войско.

− А сейчас что, нельзя?

− Сейчас я птох*… Убогий, наемник, бродяга. Как только закончится драчка в Морте, нужно будет искать следующую заварушку. Или выметаться домой, к женам и сопливым детям.

− А другой работы нету в империи?

− В империи для таких как я и ты только такая. Есть варианты и похуже. Выносить за благородными горшки. Предпочитаю выбивать говно из людишек вот этой штукой, − и Дёгг снова похлопал по рукояти.

Костас присмотрелся к объекту гордости сарда. Наверняка у средней руки оружейника подобного железа на продажу с десяток.

− Можно еще в охрану на рудники, в Баглон. Но это уж совсем надо опуститься. Вольных да удалых стеречь гнилое занятие.

Костас задумался. Он не знает дорог, он не знает законов, он не знает ничего из того, что стоило бы знать. Ко всему его ищут. Не могут не искать. Имея такую внешность как у него, трудно остаться неприметным. Самым благоразумным спрятаться на время, пока не примет более-менее человеческий вид. А спрятаться лучше не среди лесов и пустынь, а среди людей. В неразберихе войны это сделать проще. Риск потерять голову в драке нисколько не выше прочих опасностей. Плюс ко всему у него под боком толмач. Пожалуй последнее обстоятельство важнее прочих.

− Так что? Ты с нами? - спросил его Дёгг.

− Нам по пути, − оповестил Костас присутствующих.

Юноша услышав перевод его слов возмутился.

− Руфус, говорит это не честно, поскольку он предложил тебе идти в замок.

Костас сунул руку в кашель и бросил Руфусу монету.

Тот радостно подхватил её со стола и, подбросив на руке, сжал в кулак. Потом перекинул монету в другую руку и протянул ладонь Костасу.

− Он предлагает тебе боевое братство, − растолковал намеренье юнца Дёгг.

− Скажи ему пусть идет в жопу со своим боевым братством, − резко ответил Костас.

Дёгг длинно рассмеялся. Просмеявшись, перевел отказ. Дисс демонстративно дернулся в драку. Но только дернулся. Его остановил Руфус и глухой удар дубинки по прилавку. Дисс что-то грозно выговорил.

− Тебе не стоит принимать его речь во внимание, − ржал Дёгг.

Наконец сард успокоился и спросил у Костаса.

− Меня тоже пошлешь в задницу, если я предложу свою компанию?

− Компанию или братство? - переспросил Костас.

− Чтобы предлагать братство, мало бражничать в трактире. Надо кровь пролить в общем деле, свою и чужую. Замок ли защищая, купцов ли потроша, все одно в каком, но общем.

− Компания мне подходит, − согласился Костас.

− Тогда надо выпить, − предложил Дёгг, подмигнув.

Сард рассчитывал на угощение и не скрывал своего желания.

− Выпей, кто мешает, − разрешил Костас.

Дёгг рассмеялся вновь. Но уже не так громко и долго.

4.

Иллюстрис* Бриньяр кормил голубей. Приученные птицы довольно гукали, хлопали крыльями, бестолково суетились, безбоязненно лезли на руки клевать зерно. Бриньяр по-детски улыбался, подставлял ладони, испытывая нескрываемое удовольствие. Сегодня эгуменос* облачился в будничную одежду. Белую сутану с широкими рукавами, из-под которой выглядывали узкие манжеты шелковой рубашки. На голове биретта, белая, с алой шишечкой. Пепельные волосы Бриньяра аккуратно подстрижены. Брови густы и срослись в линию. Большой нос нависал над некрасивым ртом. Лицо слишком длинное. Растянутый разрез глаз выдавал в нем южанина. Глаза бесцветны и оттого кажутся вечно спокойными и мудрыми. Тот, кто знал эгуменоса достаточно хорошо, считали его опасным союзником. Те, кто враждовал с ним тайно или открыто, сходились во мнении, Местоблюститель Патриаршего Престола серьезный противник. Все его достоинства, как и, в равной степени, недостатки, подчинялись одной цели, торжеству Веры в империи! И если от одержанных побед, малая толика перепадала лично Бриньяру, он не отказывался. Все мы грешны. И властолюбие не самый худший из пороков.

− Лишний раз убеждаюсь, дорогая Кайрин, нет среди творений Создателя более благодарных, чем эти птицы, − умилялся эгуменос голубям.

Кайрин ди Смет терпеливо ожидала окончания ритуала кормления птиц. Оторвать от этого занятия эгуменоса было не возможно. Девушка справедливо сомневалась, что любовь к птицам проистекает от доброты Бриньяра, скорее из чувства могущества. Тому дать побольше, этого обделить, того прогнать, этих обласкать. Он точно так же относился к людям. Как к голубям. Правда, не считал их благодарными. Людей разумеется.

В просторной библиотеке, где происходила встреча, полно солнца. Свет, окрашенный в разноцветные тона витража, заливал все потаенные уголки помещения. Бриньяр находил это восхитительным, Кайрин не видела в том ничего необычного. Кроме стеллажей с книгами из мебели только стол и два кресла. И то и другое из дорогого сандалового дерева с инкрустацией. На столе миниатюрный графин с гранатовым вином. Графин выполнен из цельного куска горного хрусталя и стоит баснословных денег. Вино же в нем из Амикеи, стоит и того дороже. Два кубка, на длинных ножках, похожие на тюльпаны, в духе творений мастеров старой школы, украшены рубинами. Но главное в библиотеке, её самая сущность, заключена во фресках Молхе. Выполненные в темно-серых тонах они изображали человека, склоненного над убиенным собратом. Руки человека обагрены родственной кровью. Преступник смотрит вверх, на облако заслонившее лик Создателя. В хорошую погоду солнечный свет пронизывал верхнюю часть окна и падал на облако. И чем выше поднималось природное светило, тем ниже спускался свет к убийце. Казалось, вот-вот и коснется его! И придет прозрение! И ужаснется он содеянному! И раскается! И вознесет молитву, испрашивая прощения и милости. Ничего подобного! Как бы высоко не взбиралось солнце, свет никогда, даже в дни солнцестояния не касался застывшей фигуры убийцы. Кто сказал, что прощение дается так просто?

Божественный Молхе! − восхищался задумкой гения эгуменос. При этом Бриньяра ни мало не смущало обстоятельство кончины мастера. Живописца признали еретиком, содрали с живого кожу и утопили в соляной яме.

Наконец закончив кормить птиц, эгуменос стряхнул остатки прилипших зерен, закрыл окно и прошел к столу.

− Не желаешь? - предложил он гостье.

− Благодарю иллюстрис, нет, − отказалась Кайрин. Гранатовое вино она не любила. Слишком терпкое и цветом напоминает кровь.

Эгуменос налил в кубок вино. На глоток. Ощутить вкус солнца и счастья далекой чужой страны.

− На мою память это всего лишь второе твое фиаско, − произнес Бриньяр, пригубив вина.

Слова его, слова любящего отца, в утешение дочери за безвинную проказу.

Кайрин подняла изумленный взгляд голубых пронзительных глаз. Второй?

− Случай, когда ты пыталась стащить у меня печать нельзя считать удачным.

Бриньяр сел за стол, разгладил руками поверхность, словно поправил невидимую скатерть. На худых длинных пальцах нет причитающихся его сану украшений. Только перстень Местоблюстителя с огромным небесной чистоты аквамарином. Знак благочестивых помыслов и устремлений в тяжких трудах пастыря.

− И так дорогая Кайрин, поведайте, наконец, о произошедших неприятностях.

Все-таки эгуменос не удержался, еще раз подкусил собеседницу. Кайрин слова Бриньяра не задели. Подобное он позволял и с императором.

− Как скажите иллюстрис, − Кайрин поморщила лоб. Пересказывать неудачи не очень приятное занятие.

,,Она красива”, - любовался девушкой эгуменос. Он всегда с удовольствием разглядывал лицо своей воспитаницы. Было в нем что-то от образов первых иконописцев. Строгая красота. Чистая. Вот только глаза немного портили или наоборот преображали увиденное. Никакого смирения и скорби. Жажда действий и холодная воля!