Почему пробуждающаяся и еще не осознанная любовь к Наташе снимает с души князя Андрея тяжесть вины перед покойной женой? Потому что встреча с Наташей кладет начало его возвращению к жизни, потому что любовь и есть жизнь, а в жизни, говоря словами самого князя Андрея, «ничего не бывает навсегда», потому что жизнь есть непрерывный естественный процесс, не зависящий от воли человека, в том числе и процесс зарастания «изнутри» всех душевных ран. Процесс этот естественный и потому необходимый.

Важным моментом назревающего нравственного воскрешения князя Андрея явилась встреча с Пьером в Богучарове. Она подводит итог всему пережитому к этому времени обоими героями романа.

Увлеченный масонской мистикой, восторженный филантроп встречается с озлобленным скептиком и мизантропом. Кто прав в их споре, споре не только двух людей, но и диаметрально различных жизненных позиций? По отношению к высшей нравственной истине оба неправы. Но каждый прав, критикуя односторонность воззрений и позиций другого.

Пьер верит в добро и возможность борьбы со злом путем нравственного самоусовершенствования и служения людям, но не задумывается над тем, в чем именно должно состоять это самоусовершенствование и в какой мере избранный им путь служения — филантропическая деятельность среди крепостных крестьян — приносит последним действительное благо.

Князь Андрей мыслит глубже Пьера, настаивая на относительности всякого субъективного критерия добра и зла и отрицая с этой точки зрения целесообразность филантропической деятельности Пьера. Но, отрицая практический путь служения людям, избранный Пьером, князь Андрей отрицает и самую возможность приносить людям добро и видит единственный и безрадостный смысл жизни в жизни «для себя». Из этого тягостного для самого князя Андрея заблуждения его выводит хотя и во многом наивная, но свободная от скептической односторонности вера Пьера в жизненную гармонию, в недоступную пониманию человека, но объективно существующую целесообразность (необходимость) всего происходящего. Это отнюдь не примирение со злом жизни, а оправдание и приятие жизни, несмотря на все существующее зло — зло водоворота «нечистых» вожделений и эгоистических устремлений, «давки тщеславия и интриг», тщетности многих человеческих надежд, горести невозвратимых утрат, тяжести страданий.

Заражая своей верой князя Андрея, Пьер не открывает перед ним новой истины, а только раздувает огонек, теплившийся где‑то в глубине души своего друга под пеплом горького разочарования и мрачного скепсиса.

Но, возвращаясь к жизни, князь Андрей не перестает быть самим собой. Его увлечение личностью и реформаторскими начинаниями Сперанского, работа в комиссии по составлению законов оказываются очередным и неизбежным для него заблуждением. Заблуждением, объективно подтверждающим скептическое отношение самого князя Андрея к филантропической деятельности Пьера. Князь Андрей и Сперанский по сути дела занимаются во всероссийском масштабе тем же, чем занимался Пьер в киевских имениях. Они пытаются по своему усмотрению устроить жизнь других людей, которых не знают и знать не хотят.

Реформы Сперанского даны в романе не только как исторический факт, но и как факт, имеющий прямую аналогию с либерализмом 60–х годов. Психология Сперанского — самовлюбленного государственного деятеля, пытающегося навязать действительности свою волю и не считающегося с необходимостью, — в какой‑то степени близка и князю Андрею. Тем самым его увлечение Сперанским — далеко не случайный, а закономерный и психологически мотивированный эпизод. Князь Андрей не только завидует «славе» и «всемогуществу» Сперанского, но и видит в нем одно время воплощение собственного идеала: «Сперанский в глазах князя Андрея был именно тот человек, разумно объясняющий все явления жизни, признающий действительным только то, что разумно, и ко всему умеющий прилагать мерило разумности, которым он сам так хотел быть» (10, 168). Но князь Андрей — человек неизмеримо более широкой и богатой натуры, чем Сперанский, и потому при всем своем преклонении пред силой ума он способен усомниться во всесильности собственного ума и заподозрить: «не вздор ли все то, что я думаю, и все то, во что я верю?» (10, 169). Но именно потому «несомненная, непоколебимая вера в силу и законность ума… этот‑то особенный склад ума Сперанского более всего привлекал к себе князя Андрея» (10, 169).

Удовлетворение и самодовольство, с которыми князь Андрей занимается законодательной деятельностью, рассыпаются в прах от первого же соприкосновения с настоящей жизнью, при общении с человеком, которого он любит и который любит его. Впервые почувствовав себя после встречи с Наташей на балу счастливым человеком, князь Андрей удивился, «как он мог ждать чего‑нибудь от Сперанского и от всей своей деятельности, связанной с ним, и как мог он приписывать важность тому, что делал Сперанский» (10, 209). Здесь отчетливо звучит типичное для Толстого противопоставление истинности и правды чувства «гордыне и плутовству» ума. Но важно, что окончательно в никчемности законодательной деятельности убеждает князя Андрея воспоминание о богучаровских мужиках и старосте Дроне: «Приложив к ним права лиц, которые он распределял по параграфам, ему стало удивительно, как он мог так долго заниматься такой праздной работой» (10, 209).

Любовь к Наташе освободила князя Андрея еще от одного заблуждения, но опять‑таки не изменила его характера и тем самым не спасла его от трагической судьбы, этим характером предопределенной.

Войдя в семью Ростовых в качестве жениха Наташи, князь Андрей не принес ни Наташе, ни ее семье счастья и радости. Он принес тревогу, предчувствие чего‑то неблагополучного, трагического. Для старой графини, для Николая, для самой Наташи князь Андрей — достойный человек, но в то же время «чужой» и «страшный». Эти эпитеты настойчиво сопровождают все размышления Ростовых о предстоящем браке Наташи.

Казалось бы, брак не состоялся по вине Наташи. Но это не совсем так. Князь Андрей виноват перед Наташей в том, то он покинул ее, несмотря на мольбу остаться, проговоренную «таким голосом, который заставил его задуматься о том, не нужно ли ему действительно остаться, и который он долго помнил побле этого» (10, 229). Князь Андрей виноват перед Наташей и собой в том, что после постигшей ее катастрофы с Анатолем Кура- гиным не сумел понять и простить ее, к чему призывал его Пьер. И наконец, не виновата Наташа и в том, что рационализм натуры князя Андрея, сказавшийся и в его любви к ней, передался и ее собственным чувствам и не дал ей того полноценного счастья, которое дает человеку нерассуждающая, всеохватывающая любовь. В этом смысле не кто иной, как сам Андрей, невольно толкнул Наташу к Анатолю, пробудив в ней любовное чувство, может быть, более примитивное, но и более естественное, чем он сам питал к ней. История с Анатолем — это, по сути дела, не измена князю Андрею, а раздвоение любовного чувства, борьба между его духовным и физическим (по Толстому— «животным») началом. Сила инстинктивного начала в Наташе подчеркнута сценой охоты, не случайно отделяющей рассказ о любви Наташи и Андрея от описания ее отношений с Анатолем и служащей одной из психологических мотивировок перехода одного к другому. Раздвоение любовного чувства характеризует состояние Наташи на всем протяжении истории с Анатолем — по — своему прекрасным экземпляром физической, «животной» природы человека. «Отчего же бы это не могло быть вместе?», — думает Наташа о князе Андрее и Анатоле, вернее о своих чувствах к тому и другому. — «Тогда только я была бы совсем счастлива, а теперь я должна выбирать и ни без одного из обоих я не могу быть счастлива» (10, 342). Та же дилемма встанет впоследствии перед Анной Карениной, с той только разницей, что предметом ее духовной любви будет не другой мужчина, а сын.

Пробужденное и не удовлетворенное князем Андреем чувство томит Наташу во время разлуки с ним. «Его мне надо… сейчас, сию минуту мне его надо… Мама, мне его надо. За что я так пропадаю?» (10, 272). В черновом тексте вместо «его» стоит более откровенное «мужа» (25,794). Чувство Наташи к Анатолю — это одновременно и естественное, и страшное своей слепой порабощающей силой чувство физического влечения, физической страсти. Наташа покоряется ему в силу естественной необходи мости, потребности своей человеческой природы, находящейся в расцвете | «полноты жизни и красоты» (10, 322), и приносит ему в жертву счастье духовной любви с князем Андреем. Здесь намечается тема «Анны Карениной», тема призрачности счастья чувственной любви и ее трагедии. И так же как и в «Анне Карениной», хотя и в более мягкой форме, оголенная чувственность выступает здесь как показатель, выражение аморальности эгоистической психологии высшего света, носителем которой наряду с Анатолем является и его сестра Элен. Характерно, что состояние Наташи после встречи с Анатолем совершенно тождественно состоянию Анны, вернувшейся в Петербург после первой встречи с Вронским в Москве. Покоряясь чувственности, Наташа покоряется развращенному влиянию Элен и ее окружения. Но то, что характеризует развращенность этого окружения, в самой Наташе имеет характер естественного чувства, естественной потребности, вылившейся в трагедию только потому, что она не была удовлетворена. В этом отношении Наташа действует «несвободно» и потому не может нести моральной ответственности за свои поступки.