Гарри вскочил, допил остаток шампанского прямо из бутылки.

— Никаких чисток зубов. Ни оплаты счетов, ни бизнеса. Ни собраний, ни деловых завтраков, ни телефонных звонков. Ни одного делового костюма! Ни служащих! Ни психоаналитиков! Это великолепно! Я бы больше не пошел в театр. Я бы никогда не говорил ни о текущих событиях, ни об эффективности оранжереи! Я не хотел бы быть хорошо информированным, умело держащимся, умеющим говорить и слушать! Я бы полетел в Стокгольм и встретился бы с Ингмаром.

Джина, с рюмкой в руке, встала на колени.

— Больше никаких профсоюзных митингов, собраний ассоциации, блоков поддержки. Ни психоанализа, ни электролиза, ни дерматолога. Ни зубной щетки, ни анализа подоходного налога, обдирающего людей. Чистки ковров…

Дженни перебила ее:

— Чистки штор, мытья окон. Пусть их моют эти парни на веревочных лестницах снаружи. Не нужно больше самосовершенствоваться, соблюдать диету. Не нужно булок из овсяных отрубей.

— Я перестану говорить, что люблю французскую кухню.

— Я скажу Эрике Гесс, пусть сама себя трахает.

— Я не буду говорить, что я «из народа».

— Я не буду прочищать желудок.

Джина высоко подняла рюмку.

— Я выброшу все свои кремы от загара, найду самый солнечный берег на земле и буду жариться, как поросенок на вертеле, пока не загорю как следует.

Дженни встала и обняла Гарри.

— Я переплыву Ла-Манш. Пересплю с Гарри. Пересплю с парнем, которого видела в «Сода Шек»…

Джина рассмеялась.

— Джек Рид? Я тоже. Переспим втроем!

Гарри покраснел. В глубине души он был стеснительным. Он это начал, и теперь это обернулось против него.

— А я позвоню в одну из этих служб секса или массажных и попрошу их прислать мне самую худую, самую похабную девку с огромными сиськами! Даже двух таких!

Все трое вскочили и, толкаясь, принялись танцевать.

— Езус! — прошептал Гарри, и они распались. — Боже, что же мы делаем? Мы смотрим на смерть как на источник шуток. Ведь это богохульство. О Боже!

Дженни направилась к двери.

— Что с тобой, дорогая? — спросила Джина.

— Записка Донни… Он никогда не сделает это из-за меня. Я подумала…

Она вышла из комнаты, миновала коридор, и пошла через газон к амбару.

Гарри и Джина смотрели ей вслед.

Гарри зевнул.

— Надеюсь, Бог не слышал того, что мы тут наговорили. Но отчаяние слишком велико…

— Ты устал, Гарри. Пошли, приятель. Надо немного поспать.

Дверь у Фритци была открыта. Дженни немного постояла в дверях, пытаясь решить, с чего начать. Красивая грудь Фритци, едва прикрытая белым сатиновым халатом, вздымалась и опускалась от дыхания так ровно, что походила на снежный холм.

Дженни была восхищена, как бывают восхищены маленькие девочки манекенщицами и звездами кино. Мерилин, как называет ее Джина, спит так грациозно в своем белом сатиновом халатике! Спящая красавица в Хамптоне!

Сама Дженни спала как маленький теннисный шарик в непомерно широкой длинной рубашке.

Она вздохнула, и Фритци открыла глаза. Казалось ее не удивило то, что Дженни стоит в дверях ее спальни и наблюдает за ней.

Дженни медленно переступила порог и вошла в маленькую белую комнату.

— Извини. Я знаю, как ты устала… Но… Я хочу попросить тебя… Это очень важно.

Фритци встала и запахнула халат, а Дженни закрыла за собой дверь. Фритци усадила ее рядом с собой на кровать.

Противоречивые чувства то старости и умудренности, то молодости и неопытности вдруг собрались вместе, образуя единый порядок, перестав быть источником сомнений, конфликтов; битва между ними за контроль над ней усилила ее энергию и удвоила силы.

Они сидели друг напротив друга.

— Я хочу, чтобы ты знала, Фритци… я прошу у тебя этой милости… Я не очень умею. Я плохой проситель. Я никогда никого не просила, даже Джину. Никогда. И ты не обязана соглашаться. Твоя милость не может быть вынужденной… Знаешь, когда ты ушла, Гарри, Джина и я говорили и пили при этом шампанское — о том, что мы бы делали, если бы узнали, как Донни, что должны скоро умереть. Я знаю, это звучит мерзко, но это было. Разговор закончился перечислением наших желаний… Я все время думала о Донни. У него никогда не было безумной ночи, похожей на диснеевские сказки. Он даже не думал об этом. Бедный Донни! Он всегда отказывал себе во всем. Я всегда была напичкана молочным шоколадом, закормлена пирожками. А Донни никогда. Хороший отец, хороший муж, хороший друг, хороший сын, хороший врач — жизнь его должна бы быть тоже хорошей. Какая злая шутка. Я… — Дженни посмотрела в светящиеся голубые глаза Фритци. — Я знаю, что сказал бы Донни, если бы он был с нами, а не в этой ужасной постели. Одно из его неисполнившихся желаний — это ты.

Дженни тяжело вздохнула, слезы потекли по ее щекам.

— Фритци, это возможно? Сможет ли он заняться с тобой любовью? Ты можешь сделать это для него? Я не хочу, чтобы он умер, не имея в своей чувственной памяти такой минуты. Ты — единственное, что я могу ему дать. Поверь мне, я сделала бы это сама, если бы могла. Но задница никогда не станет шоколадом.

Теперь они плакали обе. Они сидели, не произнося ни слова, не касаясь друг друга, только глядя друг другу в глаза.

— Ты уверена? — прошептала Фритци Феррис, прикоснувшись к колену Дженни.

Дженни молча кивнула.

Фритци смахнула слезу на щеке.

— Он не захочет, даже если бы мог, пока он не будет знать, что ты согласна.

Дженни напряглась.

— О, нет, нет! Он может подумать, что это из жалости. Я хочу, чтобы он почувствовал, что это идет от тебя. Не от меня. Это будет не милость, а сон, ставший явью.

Фритци улыбнулась.

— Дженни, я вижу, ты его очень любишь. Но с моей стороны это не будет милостью… Ты поняла меня?

Дженни шмыгнула носом.

— Если это единственный способ… Я не хочу, но сделаю это. Уверена — ты лучше меня владеешь всем этим искусством обольщения. Но попытайся нежно впустить его в себя. Очень нежно. Не надо разнузданности под девизом «От Дженни». Я не могла бы этого сделать, и он тоже.

Фритци рассмеялась.

— Ты права. Я знаю об этом гораздо больше, чем ты. Доверься мне.

Фритци встала и, пройдя через комнату, исчезла в холле. Дженни ждала. Ее сердце учащенно билось.

Через полчаса Фритци вернулась.

— Почему ты не вернешься в дом, не примешь горячую ванну, не выпьешь снотворное и не поспишь? Он ждет меня.

Глаза Дженни широко раскрылись.

— Прямо сейчас?

— Дженни, голубка. У него нет времени…

Фритци открыла маленькую боковую дверь и Дженни вышла в сад.

— Спасибо, Фритци, — сказала она, обернувшись.

— Тебе спасибо, Дженни, — ответила Фритци, посылая ей поцелуй и закрывая за ней дверь.

Если бы был найден совершенный дар, в котором нуждались бы и тот, кого чествуют, и тот, кто чествует, где сплетались бы потребности дарящего и одаряемого, тогда то, что Дженни и Фритци подарили этим летним утром Донни, было именно таким даром. И он принял его так, как ему его предложили. Этот совершенный прием был частью совершенного дара. Впервые за свои сорок четыре года он позволил, чтобы с ним случилось что-то непредвиденное. Не рассуждая, не анализируя, не торгуясь, не думая о чем-либо еще. Это был подарок ему, и он собирался воспользоваться им.

Его мечта стала явью. Бог знает, как он хотел этого, но, как говорил его отец: «Ты имеешь то, что имеешь».

Девушка его мечты ласкала его в волшебном тумане, выполняя все его фантазии… Любовь жены делала этот дар Феи еще волшебнее.

— Боже! — вскрикнул он, крепко сжав в объятиях Девушку своей мечты, когда почувствовал ее нежное нутро. — Спасибо, Боже! — шептал он с изможденным лицом, влажным от пота и слез, но с сердцем, полным любовной силы.

Он ощущал в себе силу своего желания, вернувшего радость жизни. А когда она ушла, оставив его одного, он понял, что не умрет так скоро.