Они ничего не могли для него сделать.

— Я уже сказал, Марти. Никто не должен об этом знать.

Марти начал протестовать, но Донни взглядом остановил его.

— Сколько мне осталось? — спросил он хрипло.

— Мы не можем быть уверены… Случаются чудеса. Но то, что я видел, Донни… О Боже! Прости меня, черт побери, — Марти Хабер всхлипнул, плечи его дрогнули. — От двух недель до двух месяцев.

Марти плакал, а Донни стоял и, обняв его, просил успокоиться.

В тот же день вечером в маленьком перестроенном амбаре собрались все, кто любил Донни.

Когда вошла Дженни, Донни заплакал. Она застыла в дверях, ее узкие плечи дрожали. Он поднял свободную руку, и она подошла к нему. Они обнялись с той жадностью, с какой встречаются любящие после долгой-долгой разлуки. Их оставили одних.

— Когда Марти сказал мне диагноз, я не знал, как поступить… Ведь это лишило меня сил. Может быть, это был такой момент в моей жизни, к которому я был готов лишь наполовину, столько навалилось — твоя мать, Аарон, вечер… Сказать тебе все — значило сделать это реальностью.

Он остановился, пытаясь сосредоточиться. Его мозг уже не подчинялся ему.

— Я вернулся с вечера и решил, что никому не скажу до тех пор, пока уже… не смогу подняться с постели. Я не хотел, чтобы со мной обращались по-особому. Я вспоминал своих подопечных, как относились к ним… Знаю, это звучит как бред, но я чувствовал, что если скажу, это станет реальностью…

Донни остановился.

Лицо Дженни застыло.

— Тебе… что я должна сделать?

— Все в порядке. Я только немного устал. — Он попытался сделать глубокий вдох. — Помнишь обед в Пэлме? Позже, вечером, я был уже совсем разбит и на следующий день явился к Фритци. Я знал, что она была сиделкой, и подумал, что она может мне помочь. Она ведь видела смерть своего мужа… Она не была бы шокирована. Я не хотел лгать тебе. Я хотел, чтобы у нас с тобой было только счастливое время… — Он дернул рукой и бутылка с лекарством на капельнице задрожала. — Фритци сказала, что всегда предчувствовала — мы закончим жизнь вместе, но такого не предполагала… Она согласилась помочь. На следующий день я позвонил и спросил ее, могу ли я прийти и остаться на несколько дней, пока я… найду способ покончить с этим. Мне нужно было время. Я хотел обрести уверенность. Я думал, что у меня в запасе есть достаточно дней, может быть, неделя. Но мне быстро становилось хуже, и па третий день я совершенно обессилел. Смотри, кровь, бегущая по моим жилам, нечиста, потому что организм болен, и я становлюсь параноиком.

Фритци взялась за дело. Она позвала Марти Хабера и все объяснила ему. Он распорядился предоставить все необходимое. Только не думай, что это ее идея… Думаю, она была готова к моей смерти, к тому, что я умру у нее, и тогда она позвонит и все расскажет тебе.

Знаешь, это неправильно, что на человека вдруг сваливается смертельный рак. Это же не под автомобиль попасть… Я надеялся, что скоро будет ремиссия, приду домой. Я хотел сказать тебе сам…

Как это ни странно, я чувствовал себя нормально, пока не пошел к Марти. После анализов, когда он сказал, что у меня, я быстро начал сдавать. Я это и раньше наблюдал. Знаю, это звучит абсурдно, но я поймал себя на мысли, что если никогда не ходить к проклятым врачам, состояние не ухудшится. На это надо только решиться… — Он так устал, что с трудом открывал глаза. — Дорогая Дженни, я не хочу в больницу. Мне это не нужно, если я туда попаду — умру быстрее. Пожалуйста, прости меня, девочка. Я только пытался облегчить тебе… Никогда не думал, что так все обернется. Я надеялся выстоять для тебя и детей…

Потом он уснул. Дженни легла рядом. Слава Богу, они были одни, и это была как бы еще одна, обычная в жизни ночь. Она смотрела, как опускается солнце, как летят на ночлег лебеди и утки. Она поняла, почему он пришел к Фритци. Но нужно было забрать его домой. Он ее муж. Ее Донни.

Вошла Фритци. Дженни встала и смотрела, как та суетится возле него. Оставив его спящим, они вышли пройтись.

— А его можно оставить одного? — неуверенно спросила Дженни.

— Да. Он принял снотворное и крепко заснул. У него есть звонок рядом с кроватью — звенит на весь дом. Я завтра объясню, как с ним обращаться.

Когда Фритци сказала это, Дженни остановилась, охваченная чувством благодарности. Она повернулась и внимательно посмотрела на эту нежную, золотую женщину. Эту соперницу, ставшую теперь самой необходимой помощницей.

— Ты знаешь, я думала, он оставил меня ради тебя. Даже если бы мы не нашли его здесь, я бы так думала. Ты была девушкой его мечты, его идеалом. Как могла справиться с этим жена? Я знаю, ты хотела быть с ним. Но я не испытываю к тебе ненависти. Я хочу поблагодарить тебя за все, что ты для нас сделала. Утром я хочу забрать его домой. — Дженни остановилась. — Ты хочешь… то есть можем ли мы нанять тебя сиделкой? Абсурд… Я не знаю, что я говорю.

Фритци обняла Дженни, и они медленно пошли назад.

— Дай мне подумать, ладно? Он был моим лучшим другом, а я не замечала этого. Теперь я за это расплачиваюсь. Ты сделала лучший выбор, и Донни с тобой был очень счастлив. Поверь мне, я вовсе не благородна. У меня нет комплекса матери Терезы. Я очень долго никому не была нужна… Поможем же ему, Дженни. Все будет хорошо.

Когда они вернулись в дом, Фритци пошла переодеться, а Дженни позвонила Изабель и попросила ее пойти и купить продукты. Когда Изабель приехала, они рассказали ей все и вместе поплакали. Потом Изабель ушла, чтобы приготовить самые вкусные блюда, какие она только умела. Она наготовила уйму еды. Во время трапезы Дженни вдруг спохватилась. «О Боже! — воскликнула она. — Сегодня же сорокалетие Джины!» Они все забыли об этом, даже Джина. Фритци побежала за вином и вскоре вернулась с бутылкой «Дон Периньон», а Изабель приготовила один из своих замечательных шоколадных тортов. Они пели «Счастливого дня рождения» и произносили тосты, делая это с маниакальным энтузиазмом, за которым скрывалось волнение и невыразимое горе. Через зеленый газон был виден спящий Донни Джеймсон…

Три часа ночи. Гостиная Фритци. Хозяйка ушла спать. Биг Бен отвез мальчиков домой на ночь. Джина, Гарри и Дженни сидят, или, скорее, полулежат в белых креслах, допивая последнюю бутылку шампанского.

Гарри Харт, обняв Джину и Дженни, думает вслух:

— Я знаю, что это ужасно, но если бы мне врач сказал, что остался месяц жизни, я бы подъехал к ближайшему киоску, купил бы пачку «Мальборо» и выкурил бы к черту все свои мысли об этом.

Джина засмеялась.

— Так много сигарет сразу могут излечить от привычки курить навсегда.

Гарри ткнул Джину пальцем: «А ты бы что сделала, Джин?»

Джина вздохнула.

— Купила бы самые дешевые романы и залегла бы в постель их читать, жуя соленые чипсы.

Дженни откинулась назад и улыбнулась подруге.

— Шоколадный торт со взбитыми сливками, «Херши» с сиропом. Любой иствудский фильм — море, яхта, плывущая куда-то.

— А я бы поехала в Нью-Пальтц и каталась бы ночью на коньках вдоль берега, освещенного факелами. Совсем одна… И чтобы играла музыка — Моцарт и Дженни Джоплин.

— А я бы нашла самый большой и красивый бассейн на земле, нагрела бы в нем воду и плавала бы одна в лунном свете.

— А я бы арендовала зал с оркестром и спела бы все свои любимые песни.

— Я бы сделал что-то, чего всегда боялся — полетел бы на воздушном шаре, поплыл бы под водой. Может быть, занялся бы планеризмом.

Джина села.

— Я бы не делала зарядку, не глотала бы кефир, не убирала постель, не стриглась, не мылась бы, не брила бы волосы подмышками. Не разговаривала бы с учителем Джереми по испанскому, не делала бы педикюр. Никаких стирок, никаких жареных цыплят.

Дженни присоединилась к ней:

— Я бы перестала мыть голову, укладывать и красить волосы. Проклятые волосы — ненавижу за ними ухаживать! Только постель и шоколад. Сжечь телеграф, никогда не подходить к телефону. Не употреблять кремов от морщин — послать все это дерьмо подальше…