– Вот что они со мной сделали! – величественно и громогласно заявил Васька.
Потрясенный Иван молчал. Он сглатывал воздух пересохшим ртом и пытался найти слова, чтобы не потерять контакта с этими чудовищами, которые не переставали чувствовать себя советскими детьми.
– Как же ты все-таки украл свисток, – переведя дыхание, спросил Конкин.
– Нас против партизан идти заставили, – после долгой паузы проговорил Васька. – Я с ними воевать не хотел, старался в сторонке держать. Ну, наши-то в меня стреляли, да только пули их мою кожу не пробивают. Один фашист за меня спрятался, а я его к дереву прижал! – Васька громогласно расхохотался. – Сидел на нем минут пять, немец и задохнулся. Я языком свисток у него и вытащил, язык у меня хороший – ловкий и длинный…
Уже светало, когда они закончили свой разговор. Хилая батарейка трофейного фонарика давно закончилась, но утренние сумерки уже позволяли собеседникам различать друг друга. Дети наперебой рассказывали Конкину свои истории, трагичные и леденящие кровь, а разведчик внимательно слушал их, стараясь запомнить каждое слово. Не только для того, чтобы извлечь максимум пользы, он хотел навсегда запечатлеть память об этих детях в своем сердце. Наконец они стали прощаться с Иваном. «Гарпии» теперь превратились для него в девчонок, страшная клыкастая «белка» навсегда стала серьезным пионером Андрюшей, а чудовищная жаба – хвастунишкой и шалуном Васенькой.
– И помните, мы должны доверять друг другу, – сказал им напоследок Конкин. Дети согласно закивали, разведчик хотел добавить что-то еще, как вдруг с востока послышался знакомый гул. Рев двигателей самолетов.
Они выскочили на открытое пространство и задрали вверх головы. Конкин с дрожью в душе разглядел несколько десятков крупных самолетов с красными звездами на крыльях и фюзеляже. Он чертыхнулся, совершенно не понимая, что происходит, а сидящие вокруг него на земле превращенные в чудовищ дети внезапно встрепенулись и повскакивали, а затем, словно по команде, рванулись в сторону Объекта.
– Эй, куда вы?! – недоумевая, крикнул Конкин.
– Это Свист! – убегая, провозгласил белка-Андрей. – Нас зовут обратно…
Они полетели, поползли и поскакали, а разведчик глядел вслед им и улетающим вперед самолетам. Он выхватил из висящего на груди кожаного чехла бинокль. Всмотрелся. Там, вдали, замирая от ужаса, он увидел крохотные белые и зеленые купола раскрытых парашютов.
– Твою мать! – во весь голос выругался Конкин. – Они что там все с ума посходили?! Это же провал!
Разведчик разжал кулак и посмотрел на свою ладонь. На ней, блестя в первых лучах утреннего солнца, лежал длинный серебряный свисток.
Восстание: дети против взрослых
Приходит время – рвутся цепи,
Свободу воспевает звон,
Когда несутся к свету дети,
Последний издавая стон…
Видели самолеты и в лагере Отряда. Там тоже не спали, ожидая известий из Центра. Только ждали новостей по рации, а дождались утреннего рева с предрассветных небес. В недоумении все повскакивали с лежанок и принялись всматриваться в просветы лазури между вершинами деревьев.
– Это наши! – прокричал Удальцов, разглядев красные звезды на фюзеляжах далеких небесных гигантов. – Какого … ? Почему они здесь?! – Николай с ненавистью взглянул на Седого, но тот и сам, недоумевая, лишь развел руками. В ярости Удальцов плюнул и схватил командира за грудки. Но Седой не зря был руководителем разведывательно-диверсионного отряда. Командир Отряда имени Сталина сделал круговой взмах правой рукой, одновременно немного шагнув вперед, так что оказался рядом со своим взбунтовавшимся подчиненным. Правая рука его сжала руки Удальцова, а левой он приобнял Николая за плечи так, что окружающим казалось, будто он утешает товарища.
– Тихо, тихо, дурачок! – вполголоса проговорил он. Гул самолетов в небе уже стихал, и Николай почувствовал, что сильно перегибает палку. Он моментально разжал пальцы, Седой тут же ослабил давление правой руки и по-настоящему обнял Удальцова:
– Успокойся, я сам об этом ничего не знал. Кто-то в Центре дуркует…
Они снова посмотрели на небо. В лесу воцарилась привычная тишина, но сердца бойцов выстукивали в едином ритме, тревожном и напряженном. Внезапно тишина прервалась.
– Сюда, командир! – из землянки высунулась чумазая голова радиста. – Скорее!..
Из своего убежища Конкин мог видеть все происходящее как на ладони. Закусив губу от досады, он смотрел на то, как с неба сыплются десятки куполов парашютов, как с земли их крошат немецкие крупнокалиберные зенитные пулеметы, как выжившие советские солдаты прячутся на голой пустоши, тщетно пытаясь укрыться от выбегающих эсэсовцев и бронетранспортеров, стреляющих на ходу.
В небе тоже происходила настоящая бойня: транспортники без прикрытия истребителей представляли собой беззащитную добычу, и быстро подоспевшие немецкие МЕ-109 расстреливали их, как мишени в тире. Сдерживая слезы обиды, Конкин увидел, как сверху, из-за облаков, прямо на беззащитных транспортников упал хищный «мессершмит», скорострельной пушкой расстрелял транспортник, тот, дымя, полетел к земле, взорвался… Иван держался от бойни на значительном удалении, понимая, что теперь немцы обязательно устроят масштабную войсковую операцию для поиска и тотального уничтожения десантников. Вздохнув, он спрятал бинокль в футляр и потер свои глаза, слезящиеся от бессонной ночи, а может быть от увиденного.
Это был настоящий, оглушительный провал. Провал всей работы разведчиков. Такого вредительства не мог бы сделать и враг. Так горько Конкину еще никогда не было. Видеть, как гибнут товарищи, многих из которых он наверняка знал лично, было невыносимо больно. Так тяжело, что в груди спирало дыхание. В голове его воцарилась пустота, Иван не знал, что ему теперь делать, руки опустились. Тем временем перестрелка на пустоши угасала сама собой, эсэсовцы умело загоняли парашютистов, слаженно действуя небольшими звеньями, поодиночке отстреливая их.
Крупный воздушный десант – грозное оружие, но в таких случаях, когда людей, пусть даже хорошо подготовленных и вооруженных, сбрасывают на укрепленные позиции врага, десант беспомощен. Оружие зачехлено, а парашютист в воздухе может оказать не больше сопротивления, чем мишень в тире. Знать бы, кто устроил это кошмарное поражение. Наверняка какой-нибудь немецкий шпион, затесавшийся в святая святых – командование разведки.
Чтобы обезопасить себя, Конкин решил уходить. За день он прошел километров десять. Ощущая невероятную усталость, он забрался в густую чащу с намерением как следует выспаться. Выбрал уютное местечко в естественной ложбинке под лежанку, подложил вещмешок под голову, растянулся и закрыл глаза. Его сознание выключилось моментально.
*Иоахим Грубер открыл глаза. Несмотря на царивший в помещении сумрак, нактолоскопия работала отлично, он прекрасно различал все предметы вокруг. Он вновь поразился произошедшим с ним переменам, несмотря на то, что и раньше неплохо видел в темноте, такой яркой картинки в темноте у него никогда еще не было. Иоахим вспомнил университетский курс по офтальмологии, на ум пришел термин «родопсин», он же «зрительный пурпур». Основной зрительный пигмент, от количества которого зависит качество зрения, в том числе и ночного. Он вспомнил зрительную гимнастику, бесчисленные кусочки сахара, которые он клал под язык перед каждым ночным выходом, рыбий жир, выпиваемый литрами. Все это теперь было ему не нужно. Он попробовал напрячь свои мышцы, поразился тяжести в конечностях. Широкие ремни, которыми он был намертво пристегнут к столу, держали крепко, но он напрягся изо всех сил не для того, чтобы высвободиться, а чтобы понять, на что он теперь способен. Неожиданно ремни начали с треском рваться. Грубер напрягся чуть сильнее, осознавая, что не достиг предела, и наконец громкий треск ознаменовал венец его способностей и свободу. Впрочем, не полную.
За шею он был прикован массивным ошейником из стали на стальной же цепи, закрепленной на бетонной стене. Порвать ее не представлялось возможным, утомленный Иоахим не стал даже пытаться.
