Что тут скажешь? И потребовалось десятилетие, чтобы верхи поняли, что разведку и контрразведку, как и другие линии оперативной деятельности, надо ставить на солидную научную основу, готовить не ремесленников, а специалистов высшей категории.

И тоща, в 1963-м, я подумал: «Есть ли у меня сейчас перспектива в Главке? Сомнительно. Так, может, уйти в аспирантуру, поменять характер работы?» И решил: «Пойду!»

В том году в аспирантуру ВКШ КГБ набирали оперативных работников со стажем практической работы не менее 10 лет. У меня было 13 лет, из них почти 5 — во Франции. Для аспирантуры я подходил по всем параметрам.

Экзамены сдавал в середине ноября 1963 года. Проблем с иностранным языком у меня не было. Спецдисциплины я знал, но на практике. Для экзамена этого было мало, поскольку к тому времени в учебных заведениях КГБ преподавателями и практическими работниками было написано значительное количество учебных пособий и лекций по различным аспектам разведывательной и иной подрывной деятельности спецслужб противника против СССР и других социалистических стран. Эти работы мне надлежало не только прочитать, но и оценить с точки зрения разведчика, проработавшего не один год за границей и непосредственно сталкивавшегося с разведкой и контрразведкой противника.

Экзамен по спецдисциплинам прошёл удачно, но несколько необычно. Только я начал отвечать на первый вопрос, как в аудиторию вошел начальник школы генерал-лейтенант Евгений Петрович Питовранов. В органах государственной безопасности он прошел путь от рядового сотрудника до заместителя министра. Был и начальником разведки. Послушав, Евгений Иванович спросил:

— Вы читали подготовленную второй кафедрой работу по связи в разведке?

— Читал, правда, в рукописи.

— Что вы можете сказать о ней?

— Работа хорошая. Она нужна и для учебного процесса, и для практических работников. Но не без недостатков: требуется уточнение ряда определений и доработка некоторых разделов, с учетом требований конспирации в процессе связи в современной обстановке. Недостаточно четко изложен вопрос о соотношении легальных и нелегальных форм и методов связи в оперативной работе. С одной стороны, активизация деятельности контрразведывательных служб противника вынуждает нас к отказу от личных встреч с агентурой, а с другой — мы видим, что в сложившейся политической обстановке агенты больше, чем прежде, нуждаются в личных встречах с разведчиком.

Последовали новые вопросы, касающиеся повседневной работы за рубежом. Я подробно отвечал, генерал внимательно слушал. В результате экзамен свелся к беседе с Евгением Петровичем. И по форме это был не экзамен, а разговор умудренного жизнью и опытом генерала с подполковником, который многое знает и умеет и тем не менее готов учиться. Беседа продолжалась более часа.

Минут через пять после меня из аудитории вышел и Евгений Петрович. Проходя мимо, дружески улыбнулся.

С 1 декабря 1963 года я стал аспирантом Высшей Краснознаменной школы КГБ СССР имени Ф.Э. Дзержинского.

Первые два-три месяца учебы были для меня самыми трудными. Шла глубокая перестройка в сознании, в режиме работы и отдыха, менялся полностью ритм жизни: впервые после студенческой поры появилась возможность свободою распоряжаться своим временем. Трудно было привыкнуть к тому, что утром не надо идти на службу, а сидеть дома и читать книги; что нет писем и телеграмм из Парижа, на которые следует немедленно реагировать, и не надо по два-три раза в день ходить на доклад к начальству разного уровня.

Адаптировался к новой жизни месяца через три-четыре. За это время разработал план-проспект диссертации, определил круг оперативных дел и первоочередные источники из числа «закрытой» литературы, необходимые для использования в работе. С секретными материалами работал в архиве Главка и в спецбиблиотеке Школы. С открытыми — в Библиотеке имени Ленина, Исторической библиотеке и дома.

На кафедре меня приняли по-дружески. Имели значение возраст, звание и то, что за плечами был опыт закордонной работы. Месяцев через шесть меня включили в авторский коллектив по подготовке учебного пособия по теме, близкой к теме диссертации. Это была большая удача.

Научным руководителем мне назначили кандидата юридических наук доцента Евгения Борисовича Пескова. Он был выпускником МГИМО 1948 года. Это способствовало установлению между нами, можно сказать, неформальных отношений. Он не занимался мелочной опекой, руководил по-крупному. Я приходил к нему с готовыми кусками работы. Он читал, потом мы с ним обсуждали написанное. Что-то принималось сразу, что-то переделывалось, перекраивалось. С какими-то замечаниями, особенно по «технологии» научной работы, я соглашался без возражений, а когда речь шла о практической стороне деятельности спецслужб противника и нашей разведки за рубежом, тут завязывалась дискуссия, к которой подчас привлекались и преподаватели кафедры.

Заниматься наукой он учил не на словах, а на деле. Прежде всего, он сделал меня активным участником обсуждений различных учебных материалов и диссертаций, готовившихся на кафедре. Это было и интересно, и полезно, расширяло кругозор, помогало готовиться к кандидатскому экзамену по спецдисциплинам. Одновременно приобщал и к педагогической работе. Случилось так, что на кафедре одно время не было преподавателя, который мог бы вести семинары по страноведению в группах, специализировавшихся по

Франции. Это он поручил мне. Из всех занятий со слушателями самыми интересными были, пожалуй, практические занятия по вербовке агентуры и другим разделам программы. Это была тогда новая, изобретенная на кафедре, форма занятий, получившая позже широкое распространение.

Педагогическая практика, постоянное участие в работе кафедры, а после окончания аспирантуры и в работе кафедр политэкономии и иностранных языков, мне очень пригодились в дальнейшем, когда — в 1978 году — меня назначили начальником кафедры по одной из спецдисцинлин в Институте Первого главного управления КГБ СССР (ныне — Академия внешней разведки).

А пока я продолжал учиться в аспирантуре. Через некоторое время, написав диссертацию и успешно ее защитив, я стал старшим научным сотрудником научно-издательского отдела Высшей школы.

Через год после защиты диссертации мне было присуждено ученое звание «старший научный сотрудник», а вслед за ним — присвоено воинское звание «полковник».

За время работы в Высшей школе я много писал, был ответственным секретарем «Научных трудов», занимался организацией научно-теоретических конференций, читал лекции в самой Высшей школе, в учебных заведениях КГБ в Минске и Новосибирске, в Институте разведки, в оперативных подразделениях.

За это время подросли наши дети. В 1970 году дочь окончила среднюю школу и подала документы на исторический факультет МГУ.

Высшей Краснознамённой школе КГБ СССР я многим обязан. Но пришло время менять профессию, а правильнее сказать, вернуться к прежней.

В конце 1971 года руководство внешней разведки предложило мне поехать в Женеву на должность офицера безопасности. В этом швейцарском городе находится представительство нашей страны при европейском отделении ООН и других международных организациях. Нс скрою, были колебания. Главное заключалось в том, что какая-то часть сотрудников советских учреждений за границей смотрела на офицера безопасности с опаской, видя в нем «око государево», и стремилась держаться от него подальше.

Но, при здравом размышлении, я пришел к выводу, что должность бывает плохой или хорошей от того, какое содержание сам вкладываешь в понятие «должность», какие функции берешь на себя, исполняя се, насколько ты открыт и доступен. Я понимал также, что какое бы мне прикрытие ни подобрали, после предательства Голицына и Носенко в тазах местной контрразведки я все равно буду разведчиком, а значит, и работать будет крайне тяжело. Любой, даже самый невинный, контакт с местным гражданином будет рассматриваться контрразведкой как разведывательный. Так уж лучше я буду устанавливать официально (и неофициально) контакты с сотрудниками полиции, контрразведки, чиновниками таможни, протокола. Я буду у них на тазах, тогда и наблюдение за мной будет не столь пристальным. И я согласился.