– Я ведь не уверен, что ты достал пушку заранее.

– Но если, – настаивал Карл, – если я заранее вытащил кольт, стал бы я лгать Нестору?

Тони покачал головой:

– Какая разница, говоришь ты правду или нет? Они вломились в бар на машине, и ты знал, что они в любой миг могут открыть огонь.

– Значит, по-твоему, я ему солгал?

– Нет... – Тони поморщился. – Я же сказал, правда или ложь тут ни при чем. Наверное, ты всегда произносишь одну и ту же фразу в подобной ситуации.

– Ты стоял наверху и прекрасно все видел, – напомнил Карл. – Расскажи, что ты заметил.

– Нестор поднял револьверы, и ты его застрелил.

– Ну и не мучайся больше. Просто опиши, что ты видел, и все.

Карл ушел через несколько минут, сказал, что заедет в поместье Белмонтов и попробует переговорить с папашей Орисом.

– Кстати, если хочешь расспросить девчушку о Чарли Флойде, не стесняйся. Мне не терпится узнать, что она тебе расскажет.

Если твой сын грабит банки, нарушает закон, торгуя спиртным, и стреляет в себе подобных с твердым намерением убить их, станешь ты защищать его и прятать? Карл считал, что большинство родителей склонны выгораживать сынков и пытаться им помочь, но в Белмонтах он не был уверен, особенно в матери Джека.

Карл позвонил Орису Белмонту в офис, чтобы договориться о встрече, но ему сказали, что Орис всю неделю пробудет в Хьюстоне, в Техасе. Карл навел справки о личной жизни мистера Белмонта и подумал: не в отеле ли он "Мэйо" со своей подружкой? Карл решил, нет – не всю неделю. Вряд ли бывший бурильщик скважин, которому сейчас принадлежит куча предприятий, может надолго бросить дела. Возможно, он по какой-то причине дома.

Туда Карл и направился – в самый огромный особняк на Мэпл-Ридж, в богатом пригороде на южной окраине Талсы. Оставил "понтиак" на улице, подошел к двери. Портик поддерживали шесть огромных колонн, но их размеры не произвели на Карла особого впечатления; фасад здания федерального суда, куда он каждый день ходил на работу, украшали двадцать две подобные колонны. Он уже собирался позвонить, но потом решил осмотреть парк. Как-никак, он преследовал преступника, который находился в федеральном розыске – как истребитель Эдди Рикенбэкер, который искал "фоккеры" и сбивал их, хотя Карлу больше нравился послужной список немецкого аса, Манфреда фон Рихтхофена. Манфред нажимал на гашетку пулемета – и очередной "спад" или "сопуит кэмел", дымясь, падал на землю. Тот немец был одного возраста с Карлом, когда канадцам удалось его подбить. Маршал обходил дом и вспоминал, как мастерил и раскрашивал модели самолетов. Вирджилу нравилось смотреть на них, и он разрешал сыну подвешивать модели к потолку в гостиной.

Карл подошел к черному ходу и увидел на заднем дворе бассейн, накрытый по случаю зимы. Повернулся лицом к дому – в патио, спиной к нему, стояла миссис Белмонт и мыла окно губкой. Через плечо у нее было перекинуто посудное полотенце. У мужа двадцать миллионов долларов, а жена сама моет окна?!

Она повернулась, и Карл понял, что напугал ее. Он вошел в патио, заговорил тихим голосом, притронувшись к шляпе. Назвался, показал свою звезду. Хозяйка не произнесла ни слова. Карл спросил, дома ли мистер Белмонт; она только покачала головой.

– Я бы хотел побеседовать с вами, если вы не против и если у вас есть время, – сказал он и после паузы добавил: – О вашем сыне.

В этот момент на дорожке между патио и бассейном показалась цветная женщина в белом халате, поверх которого был надет толстый грубошерстный свитер. Она катила Эмму, привязанную ремнями в инвалидном кресле. Голова девушки безвольно болталась в вороте меховой шубки. Карл знал об Эмме: девочкой она прыгнула в бассейн, не надев нарукавников, чуть не утонула, и, прежде чем ее вернули к жизни, ее мозг пятнадцать минут был отключен. Цветная женщина укоризненно покачала головой:

– Опять моете окна? Куда мне ее поставить?

– Вот сюда. – Дорис Белмонт повернулась к Карлу: – Я поговорю с вами. – После неловкой паузы она предложила: – Пойдемте в дом.

Дорис провела его через весь дом в прихожую, а оттуда – по лестнице наверх. Ступени были шириной футов шесть. Они попали в полукруглую гостиную, которая выглядела уютной и обжитой; Карл решил, что здесь хозяйка дома проводит дни – одна, в окружении тяжелой, массивной мебели. На серебряном подносе среди бокалов стоял графин с хересом, поднос красовался на круглом столике посреди комнаты. Окна выходили на патио и бассейн; Карл опять увидел одинокую фигурку в инвалидном кресле – дочь хозяйки дома сидела опустив голову; меховая шубка искрилась и переливалась в полуденном солнечном свете.

Карл присел на краешек глубокого кресла, но потом передвинулся поглубже, заметив, как Дорис Белмонт привычно опустилась на тахту и, поерзав, откинулась на спинку.

– Вы думаете, Джек прячется здесь? – спросила она.

– Все зависит от того, как вы к нему относитесь.

– Видели мою дочь? Она не может ни ходить, ни говорить, потому что он позволил ей утонуть, смотрел, как она тонет, пока мы не прибежали и не вытащили ее.

– Вы видели, как он топил ее?

– Я знаю, что он нарочно, – прости меня, Господи!

Карл выглянул в окно и посмотрел на девушку. Сейчас Эмме около двадцати; личика не видно за большим меховым воротником. Он снова повернулся к Дорис.

Дорис подождала, не спросит ли он еще чего-нибудь, и продолжила:

– Вот что я вам скажу... – Вдруг она замялась, как будто передумала, и воскликнула: – Я устала. Господи, как я устала! Знаете, почему? Мне нечего делать. У меня две горничные; к Эмме приставлена сиделка. Сейчас она отдыхает, пьет кофе и курит. Кстати, у вас есть сигареты?

Карл вытащил "Лаки страйк". Подошел к ней, чиркнул спичкой, дал прикурить и прикурил сам.

– Налейте нам по бокалу хереса, раз вы стоите рядом, – велела Дорис. – Или, может, вы хотите виски?

Карл поблагодарил: нет, сойдет и херес.

– Мы пьем херес на Рождество, – сказал он, добавив про себя: если Вирджил не забывает попросить своих дружков из "Тексас ойл" привезти ему пару бутылочек. – Вы собирались что-то мне рассказать, – обратился он к Дорис Белмонт, – но вместо того пожаловались на усталость. Хотя вид у вас цветущий.

Сомнительный комплимент для тощей, как палка, женщины с бледными, впалыми щеками.

– Неужели, – спросил Карл, – вам нечем заняться, кроме мытья окон?

– Окно загадили птицы. Я отчищала помет.

– Вместо того, чтобы попросить прислугу? По-моему, вы всю свою жизнь работали, так ведь? Кажется, вы выросли на ферме?

– Мы переехали в этот дом, – объяснила Дорис, – и я совершенно переменилась. Серьезно. Ничего похожего на те места, где я жила раньше. Я бы вернулась в Итон, в штат Индиана, хоть завтра, хотя бы там пришлось вести, что называется, трудную жизнь.

– А какого мнения придерживается мистер Белмонт?

– О чем? О том, что мне здесь не нравится?

– Или о Джеке – вашем сыне.

– Да он всю жизнь был такой – делал что хотел. Знаете, почему он пытался убить Эмму? Потому что Орис назвал в честь нее свои первые рабочие скважины, "Эмма-1" и "Эмма-2", и ни одной скважины он не назвал в честь Джека. – Дорис отпила херес и затянулась. – Сказать, чем я тут в основном занимаюсь? Слежу, чтобы в графине всегда оставалось не больше половины. Я пьянею, но херес – то, что мне нужно.

– Вы должны поговорить с мистером Белмонтом, – сказал Карл.

– О Джеке-то? О чем бы я ни сказала, Орис во всем со мной соглашается; он говорит ласково и гладит меня по руке, а сам думает, что бы мне ответить, как будто мы обсуждаем, как переименовать банк. Ориса мучает совесть, но я не уверена, из-за чего – то ли из-за того, что он отправил Джека в тюрьму, то ли из-за того, что он до сих пор встречается со своей старой подружкой. Однажды Орис не выдержал. Он сказал: "Джек такой кошмарный, что его хочется выпороть, только сейчас уже слишком поздно. В то время, когда я должен был его пороть, я искал нефть".