Папа сначала меня не слышит. Он держит мамину руку, проводя большим пальцем по её указательному, где она обычно носила обручальное кольцо. Дарклинги верят, что указательный палец напрямую связан с двойным сердцем. Вот, почему они носят кольца именно на этих пальцах.

— Папа?

— Она должна быть со своей родней, — тихо произносит он. — Мы принесем её тело к пограничным воротам после наступления комендантского часа. Сигур нас впустит.

* * *

Натали тянет меня в свои объятья, мгновение, и вот мы уже в моей спальне.

— Тебе не обязательно быть здесь, — говорю я, и мой голос срывается от эмоций. — Я знаю, ты все еще на меня злишься.

Она легонько меня целует и, несмотря на мое горе, я отчетливо осознаю, что страстно её желаю.

— Эш, я люблю тебя. Позволь мне быть здесь с тобой.

Взяв за руку, она ведет меня к кровати. Мы забираемся под одеяло. Она кладет руку на мое сердце, открывая канал связи между нами. Единения душ. Все мои эмоции мгновенно заполняют её сердце: моя боль, моя печаль, моя несчастная любовь. Она поглощает все это, словно губка, разделяя эти чувства со мной. Мне не придется страдать в одиночестве.

Я ласкаю её кожу, целую её губы, провожу руками по её ногам. Не возникает никакого смущения, когда наши пытливые пальцы изучают тела друг друга. Мы молча раздеваемся, бросая нашу одежду на пол. Я продолжительно смотрю на неё, потом ложусь рядом и притягиваю её к себе. Её тело идеально умещается на моем, будто мы две половинки одного целого.

— Эш, я люблю тебя, — говорит она.

— И я люблю тебя, — говорю я. — Так начинается мое сердце…

— Так начинается наша жизнь, — шепчет она в ответ, вспоминая слова, которые я сказал ей в тот вечер на барже у Жука, когда впервые поцеловал её.

— Навечно, — говорим мы в унисон.

Кровная клятва. Теперь мы едины по закону Дарклингов.

Я отклоняю голову, предлагая свою шею ей, чтобы скрепить наш союз. Натали проводит ногтем по моей коже и из ранки появляется крошечный пузырек крови. Она нежно слизывает кровь.

Приподнявшись, Натали убирает волосы на одну сторону, обнажает две колотые раны на своей шее. Я колеблюсь, вспоминая, что случилось в особняке.

— Все хорошо, — шепчет она. — Я доверяю тебе.

Я слегка расцарапываю кончиками своих клыков её ранки, вскрывая их, и прижимаюсь губами к её шее. Её горячая кровь струится по моему языку. Мне приходится приложить все усилия, чтобы выпить всего несколько капель, для того чтобы укрепить нашу связь.

Она откидывается назад и, не произнося ни слова, я как можно аккуратнее устраиваюсь сверху. Она издает небольшой вздох, а затем остается только одно блаженство. Вся нервозность исчезает, когда мы целуемся, и нами руководствуют только инстинкты.

После, Натали засыпает, и её голова покоится у меня на груди. Однако я не могу заснуть. Хотел бы, но не могу. Я знаю, что папа уже скоро постучится в мою дверь и скажет, что нам пора уходить.

В комнату, через открытое окно, залетают дождинки и, ударяясь о колокола, вызывают мелодичный перезвон. В воздухе пахнет свежестью, чистотой. Маме бы понравилось. Из того, что папа мне о ней рассказывал, я знаю, что она любила дождь. Натали шевелится, и я целую её в макушку.

Я вылезаю из постели и подхожу к окну. Холодный ночной воздух покалывает мне кожу, и я дрожу, но не стремлюсь укрыться от холода. Я оглядываю панораму города и перевожу взгляд на Пограничную стену, которая пробивает себе путь через середину города, словно бетонный хребет.

Город все еще очень тих. Огни не горят, улицы пусты, мир безмолвствует. Я подхожу к раковине, которая стоит в углу комнаты, и споласкиваю водою волосы, смывая грязь и кровь, думая о том парнишке полукровке. Как бы мне хотелось знать, что он был в городе. Я бы навестил его и дал понять, что он не одинок. Хотя, с другой стороны, это дало мне небольшую надежду, что кроме нас с Эвангелиной, в городе есть еще полукровки.

Я возвращаюсь к арочному окну и, выглядывая, поворачиваюсь лицом, к залитому лунным светом, небу. Во мне просыпается Дарклинг, влекомый ночью. Я издаю вой, полный горя и отчаяния, так чтобы его слышали все мои собратья. Где-то в отдалении мою песню подхватывает другой Дарклинг, затем следующий, пока весь город не оживает от этой неземной музыки: "Мы здесь. Ты не одинок, брат", — поют они в ответ. — "Мы любим тебя".

Натали просыпается.

— Прости, не хотел тебя будить, — говорю я.

— Ничего, — сонно отвечает она.

В мою дверь раздается тихий стук.

Когда папа входит в комнату, Натали оборачивается одеялом. Он бросает на неё быстрый взгляд, но ничего не говорит.

Я с удивлением обнаруживаю, что он сбрил бороду, и он кажется выше, будто сбросил тяжкий груз целого мира со своих плеч. На нем тускло-серая мантия, которую он одевает только на похороны.

— Пора, — говорит он.

Мы стоим и ждем у железных ворот, в то время как охранники Легиона идут докладывать Сигуру о нашем прибытии. Часть стены, которая была разрушена в результате взрыва, была наспех восстановлена, и эту часть патрулировал лишь один отряд Стражей-гвардейцев. Мы подождали, пока они не вернутся к своим постам, прежде чем подойти к воротам.

Натали смотрит вверх на охранников Легиона, которые патрулируют стену.

— Не беспокойся — они не обидят тебя, — тихонько говорю я. — Они не нападут, пока Сигур или кто-нибудь из его приближенных им не прикажет.

Железные ворота открываются, и мы заходим внутрь. В гетто стало все еще хуже, чем мне помнится. Повсюду на мокрой вонючей земле валяются осколки от бомбы, а многочисленные лачуги разрушены. Из ветхих строений на нас таращится сотня сверкающих глаз, когда мы проходим мимо. Я несу на руках тело мамы. Она завернута в меховое манто из волчьей шкуры — в то, что ей подарил папа на свадьбу. Он продолжает держать её руку в своей, бормоча себе под нос слова утешения, как будто она слышит его. Натали прикрывает рукой рот, когда видит и чувствует по запаху, какой Легион изнутри.

В окружении двух дюжин охранников, нас поджидает Эвангелина. Она пристально смотрит на тело моей матери и глаза её наполняются слезами. Натали подходит ближе ко мне.

— Извини, за кавалерию. Но так будет безопаснее. — Эвангелина кивает в сторону истощенных Дарклингов, которые повыходили из своих домов, соблазненные запахом человеческой крови.

Наши провожатые тычат и ударяют по Дарклингам своими палками, чтобы те держались от нас подальше. Папа бормочет молитву.

— Держись ко мне ближе, — говорю я Натали.

Неожиданно что-то проносится мимо моих ног. Между нами оказывается молодой Дарклинг, еще совсем мальчишка, и вонзает клыки Натали в ногу. Она кричит и один из охранников отталкивает ребенка. По ноге Натали бежит кровь, и Дарклинги воют, учуяв её запах.

— Шевелитесь! — велят нам провожатые.

Мы бежим к лодке. Я держу маму и потому постоянно поскальзываюсь и спотыкаюсь, когда бегу по грязи. Мне не следовало брать сюда Натали. Я поступил эгоистично. О чем я только думал? Папа берет Натали за одну руку и сопровождает её в качестве защитника. Я благодарно ему улыбаюсь.

К нам приближается Сигур, издавая громкое рычание. Дарклинги немедленно пятятся. Они по-прежнему уважают своего предводителя, не важно, насколько они голодны. Он смотрит на Натали.

— А она что здесь делает? — спрашивает он.

— Она со мной. Ты можешь ей доверять, — говорю я.

Эвангелина насмешливо фыркает.

— Ты не должен был приводить её сюда. Ты всех нас подверг огромному риску, — выказывает своё недовольство Сигур.

— Прошу тебя, она нужна мне. Ты, как никто из всех, должен меня понять, — отвечаю я.

Сигур бросает короткий взгляд на мою грудь, в то место, где бьется моё сердце. Так он может слышать сердцебиение? Тогда он должен понимать, какие чувства я к ней испытываю.

— Мой отец отдал свою жизнь ради Вас, господин посол, — говорит Натали Сигуру. — Вы ему доверяли — можете доверять и не. Я не такая, как моя мать. Я не согласна ни с чем из того, что она делает.